— В урмане. На вершине Уха.
Он указал место в верховье реки — совсем не то, где меня оставил. Так велел Езин.
Директор ПОС немедленно послал в верховья Уха людей.
В тот день, уходя на поиски в тайгу, и молился за меня своему деревянному идолу старый манси Николай.
…А с медведицей получилось так. Когда, рассерженная внезапным шумом выстрела, она выскочила из-под ели и бросилась ко мне, я немедленно зарядил второй ствол пулей. В правом пуля сидела у меня и раньше. Зверь пробежал метров двадцать и остановился. Я прицелился, собираясь спустить курок, и тут вспомнил, что старые охотники всегда говорили мне:
— Прежде чем стрелять в медведицу, подумай.
Я вспомнил этот мудрый совет и хорошо сделал. Левый ствол моего ружья давал осечку. Подумав, я решил первый выстрел сделать именно из этого ствола: если произойдёт осечка, я не прогадаю — второй осечки этого же капсюля не будет. Если же я выстрелом из левого ствола не убью, а лишь пораню медведицу, у меня в запасе останется заряд в безотказном правом стволе. А тогда важна будет каждая доля секунды. И пусть зверь подойдёт ещё ближе. Ни в коем случае не отступать — от этого медведи лишь смелеют.
Так обдумал я своё положение. Конечно, оно заняло совсем немного времени — лишь столько, сколько нужно белке, чтобы перепрыгнуть с ветки на ветку.
Я сделал несколько шагов вперёд, стал за толстое дерево и прислонился к нему. Приготовив на всякий случай нож, я стал ждать.
Медведица пофыркала и тоже спряталась за дерево. Через минуту она вышла из-за ели, сделала несколько крупных скачков и вновь укрылась, уже за другое дерево.
«Вот хитрая бестия», — подумал я.
А «бестия», фыркая и урча, передвигалась от дерева к дереву всё ближе ко мне. Я не отводил стволов с её лба. Медведица недовольно рюхала, и её маленькие глазки свирепо блестели. Вот она остановилась шагах в двадцати от меня.
«Пора!»
Я нажал спусковой крючок. Цок. Медведица резко вздёрнула голову, прислушалась. Я снова щёлкнул, взводя курок. И в этот миг её как ветром сдуло. Бросилась в сторону и тотчас исчезла в чаще молодого ельника. Остановилась там, зафыркала, закричала, завозилась.
Смотрю, с ели слезает медвежонок. За ним второй. И оба — в чащу, к мамаше. Хотелось, очень хотелось пристрелить одного медвежьего парнишку, да здравый смысл удержал: в клочья разорвёт меня их мать.
Чаща, в которой засела медвежья семья, была очень близко от меня, временами я видел медведицу между, ветками. Но стрелять не стал. Не мог я тогда стрелять не наверняка.
Так и остались они там. И дрозд мой с ними остался. А я ушёл.
Наперегонки со смертью
В тот же день, часа через полтора, мне встретился ещё один кусок мяса в виде птицы. Это был глухарь. Он линял, не мог взлететь и бежал по земле. Сгоряча, обрадовавшись удаче, я выстрелил в качающуюся над травой голову убегающей птицы, не перезарядив ружья дробью. Пуля, припасённая для медведицы, в глухаря не попала. Моя надежда поесть исчезла в лесной траве.
После этого я уже ни разу не встречал дичи. Я ел тонкие кисловатые листочки лиственницы, жевал какую-то, похожую на пырей, траву, сосал свой кожаный ремень — и это была вся моя пища.
Но я продолжал идти. Во что бы то ни стало я должен был дойти до юрт. (Кто вперёд: я или смерть).
С каждым днём, с каждым часом убывали мои силы. Я ослабевал всё больше и больше. Ноги казались ватными — они подгибались и не хотели слушаться. Я мог преодолевать лишь несколько километров за сутки. Болота и речки стали для меня непреодолимыми препятствиями. Приходилось их обходить. Случалось, набредёшь на болото, повернёшь вдоль края, чтобы обойти, идёшь, идёшь, а край ещё загибается назад. Кружишься целый день, а вечером вновь подойдёшь к тому месту, откуда ушёл утром.
Где-нибудь в буреломе зацепится нога за дерево, упадёшь — и лежишь целый час: силы подняться нет.
Не помню, на седьмые или на восьмые сутки голодного путешествия по лесу наткнулся я на сумех — амбар с припасами, установленный на высоких столбах. Строят их местные охотники, оставляя в них на всякий случай продукты и разные припасы. Недобрый случай какой или охота приведёт манси к этому месту — он знает: есть у него в сумехе на чёрный день мука или сухари, соль и сушёное мясо.
Увидел я сумех — обрадовался страшно: это же спасение! Это жизнь!..
Амбарчик стоял на деревьях высотой метров в пять или шесть. Стволы их были гладко очищены и отполированы, чтобы зверь какой-нибудь, росомаха не разграбили добра. Под деревьями лежала толстая жердь с зарубками. Приставив её к амбару, охотник забирается наверх.
С бьющимся сердцем взялся я за эту своеобразную лестницу… Проклятая слабость! Я не мог поднять жердь. Я тужился, кряхтел, обливался потом — бился всячески. Но — тщетно!
До вечера возился я с жердью, окончательно вымотал себя и, наконец упав, уже не мог встать на ноги…
А люди с верховий Уха вернулись ни с чем. Ни у реки, ни в тайге они не могли найти меня. За это время все кругом были подняты на ноги. Партиями по несколько человек люди уходили в урман на поиски.
Уже нарочный директора ПОС известил заповедник — база его была в двухстах двадцати километрах — о случившемся. Оттуда тоже спешили на помощь. Я этого, конечно, не знал, а если бы и знал — что толку?.. Меня окружали мёртвое безмолвие урмана, чаща, болото, смерть.
Своего тела я не чувствовал. Его как бы не стало. Полное бессилие принесло удивительную легкость телу. Необычайно хорошо работал мозг. Я сознавал всё совершенно отчётливо, предельно ясно.
Лёжа во мху у сумеха, я написал записку для тех, кто когда-нибудь найдёт моё тело. Разводить костёр в тот вечер я уже не стал: лишние движения. Наступила ночь, и я заснул.
Сон освежил меня. Проснувшись утром и лёжа на спине, я случайно взглянул на тонкую высокую сосну в нескольких метрах от меня. Вот где спасение!
Тогда и сослужил мне свою лучшую службу этот старый охотничий нож. С лихорадочной поспешностью я начал подрубать им сосну. Не знаю сколько я потратил времени. Здоровый человек обыкновенным столовым или перочинным ножом подрубил бы это дерево в несколько раз быстрее меня. Я часто и подолгу отдыхал. Наконец ещё усилие — и сосна повалилась на сумех.
Передо мной был мост в жизнь.
Но — мост-то мост, а надо ещё суметь по нему пройти.
Медленно, отдыхая через каждые полметра, взбирался
И каким же горьким, каким обидным было моё разочарование, когда я очутился в амбарчике!.. Старые шкуры, глиняный черепок, наконечники стрел, пустые мешочки, обломок сабли времён Ермака да ещё какая-то рухлядь — вот всё, что было0 там. Стоило из-за этого мучаться!..
Но нет! Что-то желтеет вон в том углу… Да, да, конечно, ведь это мука. Мука! Хлеб… Словно кто-то сдавил мне горло.
Её было граммов двести — отсыревшей, полусгнившей муки, когда-то нечаянно рассыпанной здесь. Наверное, ни один старатель не собирал с такой тщательностью золотой песок, с какой сгребал я эту
