понятно, что там и слышать не хотели о такой невесте. Ну, если бы старый Равничар был жив, все было бы иначе. Но тогда, надо тебе сказать, Равницей уже командовала Равничарица. После смерти мужа она стала упрямой да косной, другой такой во всей долине не было. Сразу же как умер Равничар, она заколотила мастерскую, сожгла в печи его книги, а потом киркой да топором разнесла в куски все приспособления и механизмы, которые нашлись в доме. Закрыла трактир и начала хозяйствовать по-старому, даже семян не покупала. «На Равнице есть все, что надо», — говорила она. Детей держала в узде. Даже когда повырастали. И взрослые должны были ее слушаться. Поженила их по своей воле… Можешь себе представить, что было, когда Тоне сказал, мол, хочет жениться на Отти. Мать только сказала: «Нет!» — и для нее дело было кончено. Но не для Тоне. Для него все только началось. Для начала он заболел. Ни за какое дело не брался. Целыми ночами читал, а днем простаивал на мосту и глядел в туман над плотиной, а то лежал под лиственницами и не отрываясь смотрел сквозь редкие ветви в небо. Равничарица подбирала ему невесту за невестой — за него каждая бы пошла, парень красивый да статный, — однако Тоне стоял на своем — нет. Равничарица угрожала, что перепишет завещание на Янеза, на младшего, того самого, который сейчас в сумасшедшем доме. Тоне только пожал плечами, дескать, ему все равно. Завещание старуха, конечно, не изменила, Янеза она не любила, тот был нудный, мерзкий и подлый малый, Тоне же, несмотря ни на что, был ей по сердцу… Так продолжалось несколько лет. О, Равничары были страшно упрямые! Напоследок у матери, которая была одной ногой уже в могиле, вскипела кровь. «Я тебе выбью ее из головы!» — крикнула она и схватилась за палку. И что в ответ? Сын сам упал перед ней на колени и умолял, чтобы она его избила, может, ему станет легче. Мать отшатнулась и побледнела как мел: «Несчастный!» Потом перекрестилась и принялась его бить… Она его и после била не раз, только ему не полегчало. Как одержимый оставался…
— Почему же они не поженились и не уехали куда-нибудь? — спросил мальчик. — Как-нибудь прожили бы.
— Почему? — удивился отец. — Видишь ли, этот вопрос не приходил мне в голову… А ведь и правда, почему они не поженились и не уехали? Знаешь, почему? — Он прикрыл нос ладонью и задумался. — А почему бы и нет? — сказал он, подумав. — Потому, что у них ум ослеп, и они не видели самого простого выхода. Хуже того! Даже и не искали. Только мучались и ждали, что из этого выйдет.
— И что вышло? — спросил мальчик.
— Надо тебе сказать, Отти тоже была одержимая. Правда, не так сильно или как-то иначе, чем Тоне. Она не сломилась. Видишь ли, мне кажется, женщины вообще покрепче, сила у них врожденная, они не всегда опускаются. Что-то их держит на ногах. Мужчина быстрее поддается отчаянию. Хотя женщины и не такие храбрые, как об этом говорят. По-настоящему храбрых очень мало, чертовски быстро начинают они дрожать да пугаться, а вот отчаиваться не спешат. Да, так на чем я остановился? — спросил он, снова ухватившись за нос.
— Ты говорил, что Отти не сломилась, — сказал мальчик.
— Это правда, не сломилась. Выучилась на швею, работала. Усердная такая, спокойная, хотя и видно было, что червь гложет ей сердце. Только она этого не показывала; с поднятой головой ходила по деревне и в хоре пела, как раньше. Парни на нее заглядывались, да лишь один Загричарев Станко набрался храбрости и признался ей, а после него — никто, Отти так на него посмотрела, что он как побитый ушел… Но в конце концов и она сломилась… А было это так: Равничарица через Путкову Марьянцу, ту самую, которая заплатила за мессу «с благими намерениями», когда Равничар на своей дьявольской штуковине приехал в деревню, передала Отти, чтобы та оставила в покое ее сына, никогда не бывать ей хозяйкой в Равнице, даже после смерти Равничарицы не бывать, потому что она прокляла Отти, прокляла сейчас и навеки. В ту же ночь Отти исчезла. Было это в половодье, поэтому Тоне думал, что она бросилась в реку. Он поднял на ноги всех парней и женатых мужчин, и мы с длинными жердями прошли по обе стороны Идрийцы до Сочи, а потом от Сочи до Подсели, где кончается толминский край. Но ее не нашли… Думали, Тоне в самом деле сойдет с ума. Перестал есть и спать. Равничарица не спускала с него глаз, боялась, что он наложит на себя руки. Даже запирала его в доме по ночам. Но не смягчилась. Нет, не смягчилась! Думаю, это ей даже в голову не приходило… О, упрямая и твердая была женщина, хотя… надо признать, по-своему она была удивительной женщиной, каких чертовски мало. Вот такие дела! Каждого человека нужно оценивать по справедливости, даже если он нам не нравится?.. Понимаешь?
— Понимаю, — поспешил согласиться мальчик. — А что было с Тоне, с Равничаром, потом?
— Ничего. Рук на себя не наложил. Куда там! Силенок у него было маловато для такого. Скорее всего, он зачах бы, как чахнет пес от тоски по своему хозяину, если бы Отти не подала о себе весть. Написала из Триеста. Да, она сбежала в Триест, к тетке, которая была там в услужении в каком-то монастыре или где-то еще. А Триест был тогда на краю света, почти так же далеко, как Америка, или не меньше чем на полпути. Там ее не смогла бы достать Равничарица, вот она и прожила там три года, пока старуха не умерла. Когда Тоне стал хозяином Равницы, он отправился за ней. Вернулись они вместе. Не стали ждать, когда после смерти матери пройдут положенные год и день — и никто их за это не упрекнул, — обвенчались через шесть месяцев. И свадьба была такая, какой у нас никто не помнит; не только богатая и шумная, но и веселая, сердечная, вся деревня радовалась, что два человека в конце концов нашли друг друга… Найти-то они нашли, да всего на несколько дней.
— Ой, — воскликнул мальчик, — что же опять случилось?
— Отти умерла. Умерла на девятый день после свадьбы… «Равничарица прокляла из могилы!» — говорили святоши. А Путкова Марьянца, которая принесла Отти известие о том, что Равничарица будет проклинать ее и за гробом, болтала такие глупости, что даже священник велел ей попридержать язык.
— Что же приключилось с Отти, почему она так быстро умерла? — прервал его мальчик, которого ничуть не интересовала Путкова Марьянца.
— Что приключилось?.. Счастье… Видишь ли, она плясала и плясала, разгорячилась — так и пылала, а окна были настежь, и двери, отовсюду дуло, сквозняки гуляли по дому, она и простудилась, получила воспаление легких и умерла… Доктор сказал — слишком слабое сердце. А каким бы оно могло быть? Разве тоска по счастью не изматывает сердце? Почти пятнадцать лет ждала, а когда счастье пришло, вот сердце и не выдержало… Конечно, я не поручусь, что все было именно так. В конце концов сердце… как бы это сказать… сердце — всего лишь кусок мяса, да только живой кусок, чувствующий кусок, главный. Вот такие дела!.. И тебе, наверное, доводилось читать или слышать о матери, которая долгие годы ждала своего сына, а когда тот вернулся, рухнула наземь и умерла. Разорвалось сердце, как говорится… Даже в народной песне об этом поется…
— И ей действительно нельзя было помочь? — с огорчением спросил мальчик.
— Тебе бы всех спасать! — Отец окинул его теплым взглядом. — Это хорошо, — одобрительно кивнул он. А потом покачал головой: — Нет, помочь ей было нельзя… О, это был страшный удар для Равничара! Последний удар!.. Только поднялся, как снова оказался на земле. И уже больше не встал. Хозяйством он вообще не интересовался. Вскоре все пришло в запустенье. Да и сам он вконец опустился. Не брился, скорее всего, и не умывался, день ото дня становился грязнее и грязнее, покрылся коростой и чирьями. «Заживо сгниет!» — говорили люди. А что ты думаешь, Равничар просто не замечал своего тела. По сути, существовали два Равничара… Как бы это сказать… раздвоился он: сердце жило по-своему, а тело — по- своему. И обе половины не интересовались одна другой. Они попросту не знались… А как жить телу без сердца? Как говорится, подчиняясь инстинктам. Человек ест, пьет, спит и… одним словом… как говорится… животное… Вскоре все покинули Равничара: служанка, батрак, пастух. Осталась только скотница Вероника, да эта…
— Арапка? — перебил мальчик. — Та, у которой было девять детей.
— Та самая. Арапкой ее прозвали, бедолагу. У нее и впрямь была очень темная кожа, черные волосы в мелкий завиток, приплюснутый нос и невероятно толстые губы. И вот эта горемыка, у которой ума было не шибко много, хозяйствовала и хозяйничала, как могла и умела. Хозяйствовала плохо, а хозяйничала того хуже. Иначе и быть не могло. В первый же год после смерти Отти она родила ребенка. Потом родила еще одного и еще… словом, было их девять, когда Равничар умер, самому старшему сравнялось всего четырнадцать лет… Видишь, сколько тянулось. Пятнадцать лет бедная Арапка в одиночку волокла на себе хозяйство, девятерых детей и самого Равничара, который, по сути дела, был десятым ребенком и требовал все больше забот. Она работала от зари до зари, а то и без сна вовсе. А как ребятишки вставали на ноги, тоже принимались за дело. Словно цыплята за квочкой, ковыляли они за матерью в поле, сажали и пололи,
