Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою

страна тебе чужая, то и ее люди — тоже. Спертый воздух купе, поблекшие лица в сумереч­ном свете, сухие складки в уголках ртов окружающих меня лиц.

Что-то совершенно новое пришло ко мне тем утром, чувство, неописуемое по своей чуждости.

Когда поезд в завершении пути остановился на Ангальтском вокзале, мы находились уже в центре Берли­на. Там мы сели на грузовики, специально оборудован­ные для перевозки личного состава, которые, гудя, пом­чали через Берлин в северном направлении. Вскоре мы прибыли в тот город, который принимал нас отовсюду: Ораниенбург. Улица, мощенная древней, отшлифован­ной до блеска, брусчаткой, обсаженная старыми сосна­ми, вела мимо замка, а затем уходила в сосновый лес. Справа хорошая пешеходная тропа проходила через пески по холмам. Уютные домики, расположенные в лесу, находились в стороне немного левее. И, наконец, сквозь лес можно уже было видеть огромный строевой плац, засыпанный укатанным шлаком и окруженный но­выми деревянными бараками. Наши машины свернули с дороги налево и проехали через широкие ворота, по углам которых развевались имперский флаг и черно- белый флаг охранных отрядов. Таким был вход в это во­енное учреждение.

Машины остановились на плацу. Широкая колонна проходила мимо нас, чеканя шаг в торжественном мар­ше. Черная форма, сапоги и каски, ранцы с приторочен­ными полевыми накидками на спинах, карабины «на плечо». Казалось, что марширующие объединены еди­ной волей. Шаг сотен сапог был единым шагом, движе­ния рук отличала немыслимая точность, молодые парни держали оружие привычно и искусно: ни одного колеба­ния ствола, ни одного лишнего движения в рядах сол­дат. Пот стекал из-под стальных шлемов и сбегал ма­ленькими серыми ручейками по лицу и шее.

Когда колонна исчезла в черной шлаковой пыли, я повернулся в другую сторону. Там многие занимались тем, что дробили камни и битый кирпич, которыми укре­плялась песчаная поверхность плаца. Их работа тоже проводилась совершенно единообразно. У многих были зеленые брюки и коричневые рубашки, или серые брю­ки и красные рубашки, или наоборот: у каменщиков была невиданная мною до сих пор рабочая одежда. На головах у них были кепи, которые тоже сильно отлича­лись от обычных. Рабочие были неравномерно распре­делены по всему плацу. Но они были необычайно при­лежны, это можно было сразу заметить. Среди них не было ни одного, кто бы отдыхал.

По команде мы слезли с грузовиков и построились. Идя в ногу, мы отправились к новым деревянным бара­кам, возле которых построились. Стали зачитывать фа­милии, услышав свою, каждый отвечал «Здесь!» и выхо­дил вперед. Затем нас поделили на сотни и отвели в расположение. Теперь я состоял в 6-й роте 2-го бата­льона 2-го пехотного полка СС. 1-й взвод, 3-е отделе­ние. Командир роты — гауптштурмфюрер Цольхофер, командир взвода — оберштурмфюрер Шёнер, мой ко­мандир отделения — унтершарфюрер Иоахим Фетт. Я вошел в спальное помещение с пятьюдесятью крова­тями, расположенными, естественно, в два яруса. Я сразу же занял одну из верхних коек. Постель сначала состояла из грубого мешка, туго набитого соломой, и такой же подушки. У стен стояли жестяные шкафы. Каж­дый шкаф приходился на двух человек. Посреди поме­щения стояли выровненные столы из тяжелых не струга­ных досок. Меблировка такого рода не оставляла ни ма­лейшего места для фантазий об уютном обустройстве.

Наше расположение походило на загон для овец. Каждый был притиснут к другому, из-за этого все посто­янно испытывали чувство раздражения. В то время я очень быстро понял, что я — самый младший в группе и должен отказаться от малейших притязаний на что-либо. Если бы я все же стал настаивать на признании каких-то моих прав, то был бы сразу подвергнут допол­нительному унижению. Задатком для этого всегда были клички «молодой кузнечик», «салага», «зеленый овощ» и им подобные.

Раздался пронзительный свисток и команда: «Приго­товиться к обеду!» Это означало: умыться, причесаться, почистить ногти. Когда я вышел на построение перед бараком, то увидел, что мои товарищи стоят у одной из групп дробильщиков камней и пытаются завязать с ними разговор. Но те продолжали работать дальше, даже не взглянув на них.

И вдруг раздался ужасный крик! Бегом прибежал де­журный унтерфюрер и начал кричать на моих товари­щей, которые с удивлением смотрели на него, не пони­мая, что произошло. Сначала упрямое поведение копа­ющихся в земле рабочих, а теперь крик выходящего из себя дежурного:

— Я рапорт на вас напишу! Вы все получите строжай­шее взыскание! Строжайше запрещено разговаривать с заключёнными! Быстро ваши фамилии!

Мы замерли, словно пораженные молнией. Заклю­чённые? Так это заключенные! Так поэтому у них такая своеобразная одежда, такое усердие в работе и молча­ние.

Столовая размещалась в самом большом бараке. Он был новым и имел ухоженный вид. Столы блестели чи­стотой. Но и здесь работали заключённые. После обеда они убирали за ротой посуду и чистили столы. От каждо­го стола на раздачу направлялось по человеку, они по­лучали по большой фарфоровой супнице, наполненной великолепным айнтопфом (Айнтопфэссен — (букваль­но: еда в одном горшке) — немецкое национальное блю­до, представляющее собой очень густой суп с мясом или копчёностями. — Прим. пер.). Всё блестело и свер­кало от чистоты. Еду готовили солдаты в поварской одежде, рабочими на кухне и здесь были заключённые в чистых робах.

За столом мы сидели с довольно-таки смешанным чувством. Мы приглушенно, но оживленно обсуждали историю с заключенными. В общем преобладало мне­ние, что для государства практично и полезно привле­кать заключённых к полезным работам. Но нам было не-

ясно, отвозят ли их каждый вечер в тюрьму в Берлин или в Ораниенбург.

Мы видели этих людей с близкого расстояния и за­метили определенные различия: у разных заключённых на куртках были значки разных цветов. На груди разноц­ветных курток были нашиты треугольники красного, зе­леного, голубого или коричневого цветов. Только трое заключённых на кухне и в столовой носили известные полосатые костюмы заключённых.

После того как нас снова отвели в казарменное по­мещение, с нами провели первое занятие на тему: «По­ведение на территории военного городка, распорядок дня и поведение по отношению к заключённым». После того, как были проведены первые занятия, мы только узнали то что должны были знать еще до зачисления в добровольцы.

В непосредственной близости от огромного казар­менного комплекса находился отделенный от него толь­ко дорогой и относившийся больше не к Ораниенбургу, а к соседнему Заксенхаузену концентрационный лагерь. Как уже следовало из его названия, это был пересыль­ный лагерь. В нем содержались «элементы», которые могли помешать созданию Германского Рейха или мог­ли создавать для него опасность: уголовники, асоци­альные элементы и исследователи Библии. Концлаге­рем управляет комендатура СС, находящаяся на его территории, и осуществляет свою деятельность совер­шенно независимо от нашей части. Для охраны лагеря и заключённых, работающих вне его, иногда привлекают­ся расквартированные в наших казармах отряды СС. Непременной обязанностью в отношении заключённых является строгая изоляция и корректность. При выпол­нении задач по их охране ни в коем случае нельзя отно­ситься к ним по своему усмотрению. Трогать заключён­ных также строжайше запрещено, и это влечёт за собой строгое наказание. При нарушении заключённым уста­новленного порядка, о его номере и совершенном про­ступке представляется доклад в комендатуру лагеря. Она и принимает решение о наказании. Заключённые не имеют права приближаться к охране ближе, чем на пять метров, им также запрещено разговаривать с кем-либо, кроме заключенных в лагере, брать или переда­вать какие-либо предметы.

Оказывается, нас для этого сюда прислали? И это элитные войска, предназначенные для охраны Рейха? И я променял свою молодость для того, чтобы быть тю­ремщиком?

После занятия дело дошло до более или менее явных проявлений нежелания здесь оставаться. Нас обманули или, по крайней мере, не сказали о том, что мы будем охранять заключенных в концлагере. Настроение упало до нулевой точки. Мы просили объяснений, пытались на что-то надеяться. Естественно, всё это должно быть временным учреждением, так как для таких задач не нужны части с таким строгим отбором. Это определен­но вынужденное решение. Всё находится еще в стадии создания.

Остаток вечера был предоставлен нам. Мы могли осмотреть весь городок и познакомиться с ним. В тече­ние начальной подготовки, а она продолжалась три месяца, мы могли покидать расположение только в со­ставе подразделения для маршей и спортивных меро­приятий.

В распоряжении нашего австрийского батальона на­ходились четыре только что построенных барака. Они были выкрашены в зеленый цвет, а крыши их были по­крыты толем. Чистые окна в рамах, выкрашенных в бе­лый цвет, пропускали свет в просто обставленное поме­щение. Нас разместили в спальном зале лишь времен­но, позднее мы перешли в помещения, рассчитанные на

12 человек. Многое было временным, как все, находя­щееся в стадии создания. Кроме наших, здесь находи­лось еще 20 бараков, в которых жили солдаты, уже за­кончившие начальную подготовку. Они уже были члена­ми отрядов, в то время как мы должны были стать только кандидатами.

По другую сторону учебного плаца строились четыре казармы. Как говорили, позднее в них должен быть раз­мещен наш батальон. За исключением твердого шлако­вого покрытия плаца, в других местах под ногами у нас везде был песок. Местами он был настолько глубокий, что засыпался в ботинки и достигал до щиколоток.

Во время ознакомительной прогулки мы увидели, что наш лагерь с двух сторон окружен светлым сосновым лесом. А главная линейка обращена к широкой дороге, ведущей из Ораниенбурга мимо главных ворот. По ту сторону дороги — снова лес на светло-серой песчаной почве. И только до него простирался наш взгляд на «сво­боду». Мы повернули и пошли поперек плаца. Проходя здесь, мы старались не мешать ротам, выполняющим учебные задачи. Миновав зону бараков, мы оказались посреди широкой прочной дороги. Она была плотно укатана, и ее покрытие поблескивало слюдой. По дру­гой стороне дороги стояла стена, высотой почти три ме­тра, из почти белого кирпича. По ее верху была установ­лена колючая проволока. Через каждые сто метров в стене располагались четырехугольные сторожевые вышки с плоскими крышами, застекленным верхом для кругового обзора и прожекторами. С них внутрь лагеря были направлены пулеметы.

Пораженные, мы замерли. Это и был концентрацион­ный лагерь, о котором нам говорили. Может быть, в сво­ем незнании мы прошли настолько далеко, что уже на­ходимся на его территории? Зигфрид из Имста и Ру­дольф из Ландека, оба тирольцы, которым было больше двадцати, моего страха не разделяли: «Назад ты вый­дешь так же легко, как и зашел внутрь!» — с уверенно­стью заявили они. Однако, несмотря на это, мы некото­рое время не сходили с места. Проходивший мимо мо­лодой солдат, к которому мы обратились с нашими вопросами, только с непониманием на нас посмотрел. Потом мы пошли по дороге, пока не дошли до широких железных решетчатых ворот. Они были вмонтированы в массивную каменную башню, перекрывавшую их и пре­граждавшую путь к свободе. Наверху тоже были уста­новлены пулеметы и прожектора. На въезде стояли ча­совые в касках и с автоматами. С безопасного расстоя­ния мы попытались разглядеть, что происходит в лагере. Мы увидели такие же бараки, что и у нас. Мелкие жизне­радостные островки зелени смягчали строгость бара­ков. Светлые песчаные дорожки окаймляли декоратив­ные низкие изгороди, искусно сделанные из сосновых веток. Казалось, что в лагере совершенно нет обитате­лей. Можно было увидеть лишь нескольких заключен­ных, наводивших порядок и занимавшихся уборкой.

Когда мы уже хотели повернуть назад, то увидели вдалеке идущую к нам по дороге длинную колонну лю­дей. Первый отряд пел песню «Прекрасный Вестервальд». Как мы постепенно поняли, это была колонна за­ключённых из многих сотен человек, которую слева и справа сопровождали охранники. Они подошли к воро­там лагеря и повернули направо. По команде капо: «Шапки долой!» с военной точностью сорвали головные уборы. Для обозрения открылись выбритые до блеска черепа, блестящие от пота. Ворота поглотили заключен­ных, которые устремились внутрь лагеря и построились там. Стали подходить другие такие же и более крупные отряды, с песнями и без, некоторые относительно бо­дрые, другие, которых было гораздо больше, со следа­ми измождения на лицах. Это продолжалось около по­лучаса. Постоянно слышалась команда: «Шапки долой!» Шествие узников замыкала самая большая колонна. Их принуждённое пение было усталым и говорило о мучи­тельном прошедшем дне: «...И спросите вы, и спросите вы, где думы твои, где думы твои? Отвечу тогда я: «На ро­дине милой, на родине милой думы мои!»

В конце строя они тащили товарищей, не способных идти. Каждого два сотоварища скорее внесли, чем, под­держивая, провели в насытившиеся, наконец, ворота. Пораженные увиденным, мы пошли обратно. Молча сели на сосновую скамейку. Каждый был занят своими мыслями, которые, однако, были у всех одинаковые. Что-то необъяснимое и неприятное сразу испортило ве­чер. Это был не только чуждый ландшафт, который сно­ва вдруг испортил нам настроение. По лицам моих това­рищей можно было прочесть, что и они не были готовы к такой неожиданности — но это так и осталось не выска­занным. Носы все еще ощущали неприятный запах ко­лонн заключённых, в ушах всё еще слышались их песни, в которых слышался не задор, а отчаяние и покорность. А еще перед глазами был свалившийся от изнеможения старик...

«Чёрт возьми!..» — разразился вдруг парень из Ландека — и это он выругался за всех нас. Мы попытались забыть увиденное, словно нежеланный подарок. Таким был у нас первый день в Рейхе.

Свисток выдергивает нас из сна: «Подъем!» — раз­носится по спальным помещениям. Пять часов утра. В окне виднеется учебный плац в густом утреннем тума­не. В этот час еще холодно. В одних спортивных трусах и тапочках, выданных вечером, выбегаем на улицу. Хо­лодный туман обдает нас словно холодный душ из род­ных горных источников. Десять минут гимнастики, а по­том пробежка до ближайшего леса. Возвращаемся и бежим в умывальник, чтобы холодной струей воды смыть с тела пот и песок. Я, как самый младший, сразу же удостоен чести быть одним из первых разносчиков кофе. Вооружившись двумя кофейниками, мы отправи­лись на кухню, чтобы получить горячий «негритянский пот» из котлов. На завтрак полагалась еще булочка из пшеницы грубого помола с кусочком сливочного масла. В семь часов — утренняя проверка. Это наше последнее построение в нашей старой доброй гражданской