постепенно густой дым, который окутывал его мозг, рассеялся, и он стал яснее понимать и себя, и новую обстановку.
Юноша уразумел, что существованию, которое сводилось к обмену выстрелами, пришел конец. Он оказался в краю небывалых, оглушительно грохочущих землетрясений и вырвался оттуда невредимым. Побывал там, где льется алая кровь, где царят черные страсти, и не погиб. Первым его чувством была радость.
Потом он начал вспоминать свои дела, провинности, свершения. Только что вернувшись оттуда, где его мыслительный механизм отказался работать, где он превратился в тупого барана, юноша пытался теперь сделать смотр всем своим поступкам.
И вот наконец они строем начали проходить перед ним. Go своей теперешней точки зрения он мог судить о них как сторонний наблюдатель, подвергая здравой критике, ибо, заняв новую позицию, отбросил немало былых предубеждений.
Принимая парад воспоминаний, он торжествовал и ни о чем не жалел, потому что самые видные, главенствующие места в этом шествии занимали поступки, совершенные им на людях. Деяния, свидетелями которых были его товарищи, проходили церемониальным маршем, облаченные в пурпур и сверкая золотом. Они бодро шагали под звуки музыки. Смотреть на них было истинным наслаждением. Юноша пережил счастливые минуты, созерцая эти раззолоченные образы, запечатлевшиеся в его памяти.
Он молодчина. С радостным трепетом юноша перебирал в уме уважительные слова однополчан о его поведении.
Но тут перед ним заплясал призрак бегства во время первого боя. В мозгу зазвучали негромкие, но тревожные сигналы. Он покраснел, свет в его душе начал пристыженно меркнуть.
Пришли и угрызения совести. Грозно возник образ оборванного солдата, того изрешеченного пулями, кровоточащего человека, который тревожился из-за вымышленной раны случайного спутника и отдал долговязому последние крохи своих сил и разума. Человека, ослепленного усталостью и болью, брошенного им, юношей, в поле на произвол судьбы.
При мысли, что кто-нибудь узнает об этом, его прошиб холодный пот. Неотрывно глядя в лицо призраку, он вскрикнул от негодования и ужаса.
Его друг повернулся к нему.
- Что с тобой, Генри? - спросил он.
Вместо ответа юноша разразился неистовой бранью.
Он шел по узкой, осененной ветвями дороге среди болтающих товарищей, а над ним упрямо склонялось воспоминание о содеянной жестокости. Оно все время было с ним, заслоняя образы, облаченные в пурпур, сверкающие золотом. О чем бы он ни старался думать, любая мысль приводила с собой сумрачную тень покинутого в поле человека. Юноша украдкой поглядел на товарищей, уверенный, что его лицо, как зеркало, отражает это неотступное видение. Но они, шагая не в ногу, сбив строй, азартно обсуждали свои подвиги в последней схватке.
- А вот если бы меня спросили, так я бы сказал, что нам как следует надавали.
- Это тебе надавали. По мордасам. Ничего нам, братец, не надавали. Вот спустимся сейчас к берегу, повернем и ударим прямо им в тыл!
- Да отвяжись ты со своим тылом! Я сам теперь понимаю, что к чему. Нечего морочить мне голову - тыл, тыл!
- Билл Смизерс говорит, лучше тысячу раз в бою побывать, чем один раз в этот ихний распроклятый госпиталь попасть. Ночью, говорит, был обстрел и снаряды как начнут сыпаться на раненых! В жизни, говорит, не видал такого сумасшедшего дома.
- Хэзбрук? Да он лучший офицер в полку! А уж глотка у него как у кашалота!
- Так ведь объяснял же я тебе, что мы зайдем к ним и тыл. Объяснял, так или не так?
- Ох, заткнись ты наконец!
Неотступное воспоминание об оборванном солдате выпило всю радость из сердца юноши. Он явственно видел этот образ своего греха и боялся, что уже никогда от него не избавится. Он не принимал участия в болтовне и жарищей, не смотрел на них, не замечал никого, а если замечал, то лишь потому, что ему мнилось - они проникли в его мысли и сейчас перебирают все подробности той сцены в поле.
Но постепенно юноша собрался с духом и взглянул на содеянное со стороны. И наконец глаза его прозрели, и он все увидел по-новому. Обрел способность оглянуться назад и без обиняков признать, сколь мало стоит трескучая пышность былых его витийств. И был счастлив, обнаружив, что от души их презирает.
И тогда, вместе с осуждением, пришла к нему вера в себя. Он ощутил спокойное мужество, идущее не от бахвальства, а от твердости и силы, как бы растворенных у него в крови. Понял, что, не дрогнув, пойдет туда, куда направят его те, кого он признал своими вожаками. Ему довелось взглянуть в лицо властительной смерти и обнаружить, что, в конце концов, она всего лишь властительная смерть. Он стал мужчиной.
Так случилось, что, пока он брел оттуда, где царили кровь и ярость, в его душе произошел перелом. Он оставил позади раскаленные плуги, бороздившие землю, и вышел в тихие просторы клеверных полей, а раскаленных плугов, бороздивших землю, как не бывало. Борозды не долговечнее цветов.
Лил дождь. Колонна усталых солдат превратилась в беспорядочную толпу забрызганных грязью людей, которые уныло тащились под тоскливым давящим небом, вполголоса бранясь и с трудом вытаскивая ноги из бурого месива. Но юноша улыбался, потому что для него жизнь осталась жизнью, тогда как для многих она свелась к проклятиям и костылям. Он излечился от алого недуга войны. Отогнал удушливый ночной кошмар. Он был измученным животным, выбившимся из сил в пекле и ужасе боя. Ныне он вернулся оттуда, полный страстной любви к безмятежному небу, зеленеющим лугам, прохладным источникам - ко всему, что проникнуто кротким вековечным миром.
Золотистый луч пробился сквозь воинство свинцовых дождевых облаков, нависших над рекой.
* Debris - обломки
* Мешанина, разноголосица
* Обломки
