какую-нибудь программу — что у вас там сейчас идет?
Пока мы ожидали, я стал объяснять писателю принцип работы театрофона, но тут машина ожила, и мы услышали голоса:
«Вы хотите изучать естественные науки?» — спросил один голос.
«Естественные науки? А что это такое?» — отозвался другой.
— Это, видимо, трансляция Мольера из Комеди Франсез, — сказал писатель. — Машина, судя по всему, работает прекрасно. Но отключите ее пока — мне надо отдохнуть.
Я выполнил его просьбу и выразил надежду, что театрофон доставит ему много удовольствия — хотя вряд ли машина подарит ему новые идеи для романа, раз уж он не пожелал воспользоваться ни одним моим советом.
— Да, Мильтон, — проговорил он как бы про себя, пока я укладывал свои инструменты. Видимо, он имел в виду персонажа из той пьесы, что мы услышали. — Но дело в том, что мы можем потерять и возвратить себе вовсе не Рай, а только Время, которое передается как бы электрическими импульсами по многочисленным скрытым проводам через посредство нашей памяти.
Он еще долго бормотал всякую подобную чушь, пока я не попрощался с ним и горничная не пришла, чтобы проводить меня к выходу. Он велел принести ему чистую тетрадь и зажарить на обед камбалу. А я пошел вниз по лестнице, размышляя об этом бедняге, чья жизнь проходит попусту в душной комнате и чья голова занята тревожными мыслями о книгах и идеях. Выйдя на улицу, я увидел автомобили и грузовики, пару очень даже миленьких дамочек в меховых шубках, разносчиков с тачками и прочих людей, живущих в свое удовольствие, пока жизнь им его дарит. Я вдохнул свежий воздух и сказал себе: «Кто бы мог подумать, что история моего предка предоставит занятие стольким людям; кто бы мог подумать, что, если бы он умер раньше, я никогда не появился бы на свет и в мире было бы одним механиком-телефонистом меньше; и кто бы догадался, кроме двух-трех моих единомышленников, что через несколько лет все изменится до неузнаваемости, что вместо автомобилей и грузовиков появятся аэропланы, что на улице не будет ни стука копыт, ни шуршания шин — и только рокот будет доноситься с неба, что все будут сидеть дома, слушая голос театрофона, и никому больше не нужны будут книги, а также писатели вроде того сумасшедшего, у которого я только что был».
Некоторое время моя голова была занята этими мыслями, но потом я вспомнил про свои долги, Марию и ее отца. Я вспомнил все свои затруднения и задуманный мной план. Дело в том, что хотя компания предполагала, что я в тот день установлю еще два театрофона, я уже решил, что Бульвар Османн будет моей последней остановкой. Я уже купил билет, и поезд отходил с Северного вокзала меньше чем через час.
Я отправлялся по стопам своего предка, который вслед за Руссо пересек Ла-Манш и познакомился с Босвеллом и Юмом, дав им, как я тебе, кажется, рассказывал, немало полезных советов. Я тоже уеду в Англию и, как мой предок, начну там новую жизнь. Даже возьму новое имя, хотя мои преследователи совсем не похожи на Бертье и Розье; мне пришлось бежать всего лишь от нескольких содержателей казино и ростовщиков, а также от отца девушки, которая, как все знают, не очень-то и держалась за свою невинность.
Ну вот, сейчас я спокойно живу в Шотландии. Не могу сказать, что я совсем забросил свои привычки; «Электрофон компани» платит мне приличное жалованье, клиенты дают на чай, ипподромы здесь почти не хуже, чем в Шантийи, и в тотализаторе мне иногда везет, а иногда нет. Но некоторые осложнения все же возникли, главным образом по вине женщин, одна из которых была даже более беспечна, чем я предполагал, и теперь очутилась в затруднительном положении. Я не прошу у тебя денег, но, может, ты знаешь надежного доктора? Она хочет, чтобы я на ней женился, но откуда у меня деньги на ребенка? Порой я даже думаю, не зря ли я уехал из Парижа, где на эти вещи смотрят гораздо проще. Не знаю, чем все это кончится. Поэтому-то я и нарушил молчание и сообщил тебе, где я и что со мной происходит. Увы! Если бы не ребенок, появление которого никого не обрадует, какой счастливый конец был бы у моей истории! Если бы не ребенок, с которым я не знаю, что делать, я мог бы быть так же счастлив, как прочие, мог бы греться в солнечных лучах и верить, как верят все, что в этом юном веке нас ждут мир и благоденствие — благодаря чудесам науки и новым средствам связи, способным принести человеку в дом всю планету.
На этом я заканчиваю письмо. Прими изъявления любви своего друга, которого когда-то звали Минар, но который теперь называет себя
