Дверь она решила оставить открытой, не желая, чтобы был шум и чтобы полиция ломилась к ней в комнату; ее смерть должна казаться делом случая.
Она решительно подошла к шкафу и вынула флакон с морфием; сделав себе смертельное впрыскивание, она все прибрала на место, постепенно разделась и легла.
Свинцовая тяжесть стала овладевать ее телом.
— Прощай, моя бедная Мара… Впрочем, для тебя и Станислава это, может быть, счастье, что я покидаю вас. Он-то, по крайней мере, меня скоро забудет, — думала она, закрывая глаза и отдаваясь охватившей ее сладостной дремоте…
Марина вернулась к себе в тревожном настроении: мать показалась ей странной, и смутная грусть сдавила ей сердце. Горячо помолившись, она легла в постель и вдруг разрыдалась; однако горькие и горючие слезы, которыми разрешилась ее тоска, облегчили ее, и она заснула крепким, но тяжелым сном.
Проснулась она поздно и кончала одеваться, когда Фаншетта, бледная и с искаженным от ужаса лицом, влетела к ней в комнату.
— Скорей, скорей, барышня, идите к мамаше. С барыней что-то случилось, и я уж послала за доктором, — бормотала она, задыхаясь.
Марина побледнела и кинулась в комнату матери, где та неподвижно лежала на подушках.
Дочь звала ее и трясла, чтобы привести в чувство, но все было напрасно. Скоро явился доктор и, осмотрев Адаурову, заявил, что она умерла. Марина без чувств упала на ковер.
Известие о внезапной смерти Надежды Николаевны переполошило весь дом. Эмилия Карловна и барон Реймар с глубоким сочувствием отнеслись к ужасному положению бедной Марины, решив поддержать ее и помочь, чем могли.
Из уважения к бедной девушке Эмилия Карловна решила не удалять тело матери, как это сделали бы у других, а указала отдельную комнату, которую обтянули черным и поставили в ней катафалк. Покойная, одетая в белое платье и вся усыпанная цветами, лежала в гробу, точно чудное мраморное изваяние.
Бледная, но без слез, Марина молча стояла на коленях у гроба и не сводила отчаянного взора с неподвижного лица усопшей: она больше любила свою мать, бросившую ее без поцелуя, без единого слова на прощанье, чем сама была любима. Но не о том, что мать мало ее любила, думала она в эту минуту; она только чувствовала горе разлуки и давившее ее сознание полного одиночества.
В этом положении нашел ее барон несколько часов спустя. Он остановился у порога и задумался об умершей.
Закованная в эгоизм, та не вдумывалась в свои поступки и не разбиралась в них; заглохшая совесть не указала ей даже в последнюю минуту, что она не одна на тернистой житейской дороге, и что у нее есть ребенок, которому она обязана была посвятить всю свою любовь и служить примером. Она же преступно разбила свою жизнь, проматывала состояние и в разгуле искала забвения. Как легкомысленно и непристойно она жила, так и умерла, лишь бы избегнуть последствий собственного сумасбродства…
С чувством глубокого сострадания и восхищения глядел барон на Марину, которая в своем белом платье, воздушная, словно видение, застыла в неутешном горе, точно надгробный гений.
Она не заметила, как подошел к ней барон, и лишь когда он тронул ее за руку, она вздрогнула и подняла на него глаза.
— Тетя просит вас сойти к нам. Пойдемте. Здесь вы ничем не можете помочь, а одиночество на вас удручающе действует, — сказал он спокойно и помог ей подняться.
Она послушно встала:
— Как вы и ваша тетя добры ко мне; а ведь, кто же я — посторонняя, чужая вам, — тихо сказала Марина, превозмогая охватившую ее нервную дрожь.
Аромат цветов, смешанный с запахом карболки, сделал воздух в комнате удушливым.
Барон взял со стула белый платок и накинул ей на плечи.
Коллеони встретила ее внизу и нежно обняла.
— Вы побудете у меня, дорогая, и я сейчас распоряжусь устроить вас в моей комнате. А после обеда, как хотите, а я вас уложу — вам необходимо отдохнуть. — И добрая старушка отправилась распоряжаться устройством своей дорогой гостьи.
— Желаете-ли вы, Марина Павловна, известить кого-нибудь из близких о случившемся? Я к вашим услугам.
— У меня нет никого из близких, — с грустью в глазах ответила она.
— А ваш отец?
— Я не знаю, где теперь папа; да и захочет ли он взять меня, так как он вторично женат.
Она задумалась на минуту и наконец с видимым усилием сказала:
— У меня есть к вам просьба, барон.
— Пожалуйста, располагайте мною.
— Мне надобно узнать, не осталась ли мама кому-нибудь должна и, между прочим, графу Земовецкому. Я знаю, ей вчера не везло в игре, и, может быть, он ссудил ее деньгами; так вот я хочу покрыть этот долг. Будьте добры, спросите его. Он, кажется, ваш родственник?
— Да. Станислав мой двоюродный брат и, как только я его увижу, непременно спрошу, не было ли счетов между ним и вашей матушкой.
— Потом, мне хотелось бы узнать, что будут стоить приличные похороны и памятник. У меня в распоряжении несколько тысяч франков, мамины бриллианты и мои золотые вещи; я надеюсь, что этого хватит на расходы.
У Марины появились на глазах слезы.
Разговор прервало появление Эмилии Карловны, которая пришла сказать, что портниха ждет, и увела Марину заказывать траурное платье.
Так прошло время до обеда, после которого хозяйка уложила спать бледную и изнуренную Марину.
Вечером явился граф Земовецкий. Это был красивый и представительный молодой еще человек с прекрасными манерами; только усталая пресыщенность, которой от него веяло, видневшиеся кое-где на лице преждевременные морщины, да просвечивающая лысина свидетельствовали, как широко он пользовался жизнью.
Внезапная смерть Адауровой служила, понятно, темой разговора барона, и Станислава.
— Жаль, жаль ее! Чудная женщина! Хороша была, как Венера, а какой темперамент!.. Так ты убежден, Реймар, что она отравилась?
— Так, по крайней мере, сказал доктор.
— Diable! Правда, вчера ей феноменально не везло в игре, но ведь из-за этого не стоило же кончать самоубийством, — пожимая плечами, заметил граф, спокойно закуривая сигару.
— Кстати, должна она тебе что-нибудь? Марина Павловна просила передать, что желает, в таком случае, уплатить долг матери.
— Фю-ю! И долг-то этот пустой, каких-нибудь тридцать тысяч франков. Да из чего бедняжка заплатит, если они к тому же разорены? Прошу тебя передать ей, что мать ничего мне не должна. По правде говоря, любовь-то ее ведь стоила чего-нибудь, а она ни копейки от меня никогда не требовала, — улыбаясь закончил граф.
— Если ты этим способом желаешь рассчитаться с покойной за ее любовь, я, понятно, буду молчать, — холодно ответил барон.
— Главным образом, я имею в виду бедную девочку, которую мне от души жаль. Надин… т. е. я хочу сказать Надежде Николаевне, очень нравилось, что я прозвал ее дочь 'блуждающим огоньком'. Пока Марина еще ребенок, но когда она развернется, тогда это будет женщина… восхитительная.
И Станислав вкусно поцеловал кончики пальцев.
Вошла Эмилия Карловна и помешала ответу барона; она была в возбужденном, казалось, состоянии и обмахивалась платком. Поздоровавшись с ними, она села.
— Ах, мой милый Станислав, как я расстроена. Вот уж бессовестная мать, эта Адаурова. Таскала, таскала за собой всюду дочь, разорила ее, а потом равнодушно бросила на произвол судьбы. Как она не подумала о тех опасностях, которым подвергается такая красивая девушка, живя одна, без средств, где-
