английский – это нет, а математику, физику…
– Ну и отлично, – сказал я, совершенно не помня каких-либо володькиных успехов на ниве обучения, он был закоренелый троечник. – Похоже, он ничуть не повзрослел – его развитие, как и у большинства простых людей, не знающих, зачем они появились на свет, кончилось в лет пятнадцать, и с тех пор к душевному багажу ничего не прибавилось, кроме горьких разочарований и лютых обид, породивших агрессию, озлобленность на весь свет, и восприятие себя как невинной жертвы жестоких обстоятельств.
Возле Иоанновского моста я припарковал машину и мы пошли по деревянному настилу, припорошенному свежим снежком. От мороза деревянные же перила заиндевели и искрились под светом старинных фонарей.
– Красиво, – сказал Володька. Теперь на него снизошла лирика. – Чо это за замок такой? Царский что ли?
– Петропавловская крепость, – сказал я. – Петр Первый строил. А раньше, до революции, тут тюрьма была.
– А сейчас чо? – напрягся Володька.
– Музей, – засмеялся я. – Помнишь про декабристов?
– Ну да, чо-то такое…
– Их здесь держали. Николай Первый сам их допрашивал. Их и повесили неподалеку, вон там, на валу возле речки Кронверки.
Я показывал рукой назад, в сторону Артиллерийского музея, туда, где примерно стояла виселица, но Володька не оглянулся. Он молчал, глядя упорно перед собой. Затем глухо спросил:
– Откуда ты все это знаешь?
– Из книг, – сказал я.
– А я ни хуя не знаю, – сказал он.
– Каждому свое, – сказал я.
– И знать не хочу, – сказал он. – Все это пиздеж для фраеров.
– Понятно, – сказал я.
– А вот мне непонятно, куда мы идем, – сказал он. – Не врубаюсь. Твои музеи я в гробу видел. Денежки где? – он повернулся в мою сторону и, вынув правую руку из кармана своей старой куртки с моего плеча, выразительно потер указательный палец о большой. Ногти у него были грязные.
– Денежки будут, человек принесет сюда. Мы договорились, – спокойно сказал я.
– Нашли место, – проворчал он, приостанавливаясь. – Поближе нельзя было. Имей в виду, Андрюха, если что не так, пеняй на себя. – И с этими словами матерый неприятный неврастеничный мужик, лишь отдаленно похожий на Володьку, уже второй день отравлявший мне существование, достал из-за пазухи и продемонстрировал пистолет системы Макарова. Я этого не ожидал – вчера пистолета не было, я проверял, пока Володька мылся. Значит, он его где-то прятал.
– Убери пушку, – сказал я, едва удостоив взглядом этот заслуживающий уважения предмет. – Все честно, деньги у мужика. Он нас ждет на берегу. Ты можешь отойти в сторонку. Можешь держать нас на мушке. Он мне передаст – я посчитаю и передам тебе. Не в метро же нам это делать…
– Можно было в машине, – сказал Володька.
– Там пост ГАИ рядом, – сказал я.
– Как-то у тебя некругло, – сказал он, однако снова прибавил шаг.
В свете прожекторов сверкал снег, все было полно искристым сияньем, даже опушенная белым кирпичная стена крепости; только в одном месте, видимо, протаяв от проходящей внутри трубы с горячей водой, она сочилась кроваво-красными подтеками. Мы завернули за угол, к Неве и прошли еще метров пятьдесят вдоль стены, уже гранитной. Тут было и вовсе тихо, пусто, темно – лишь ночная подсветка Дворцовой набережной на той стороне реки, да гирлянды фонарей слева на Троицком, тогда еще Кировском, мосту, по которому медленно ползли огоньки автомашин. В сумраке белого поля замерзшей Невы недалеко от берега чернел квадрат полыньи – узаконенная купальня питерских моржей, живущих неподалеку.
– Ну и где твой мужик? – спросил Володька, оглядываясь.
– Сейчас подтянется, – сказал я, раскрывая сумку и доставая оттуда махровое полотенце. – Мы тут с ним купаемся по вечерам. Одному не рекомендуется – вдруг сердце прихватит. А вдвоем…
– Ну, ты даешь! – сказал Володька, глядя, как я стремительно разоблачаюсь.
На моей сумке выросла гора верхней одежды.
– Покарауль тут, пока я… – Голый, в одних плавках, с махровым полотенцем на плече, я не вызывал у него никаких подозрений – разве что одно снисходительное изумление.
– Ну, ты даешь! – твердил он, невольно последовав за мной, впрочем, оставаясь за мой спиной. – И давно ты на это подсел?
– Лет пять, как в Питер приехал. В здоровом теле – здоровый дух.
– Ну, ты даешь! И не холодно?
– Не-а. Ты говоришь, что тебе тепло – и тебе тепло.
– И твой кореш такой же?
– Угу.
– Чистая шиза! – сказал Володька, шмыгая носом сзади. – Я такое только по телеку видел. Семья какая-то. У них трехлетний пацан голым по снегу бегает.
– Это семья Никитиных, – сказал я. – А был еще Порфирий Иванов. Холодом здоровье делал. Девяносто лет прожил.
Я дошел до слегка парящей полыньи, спустился в воду по железной лесенке с вмороженными в лед поручнями и поплыл. Полынья была небольшой – шесть на четыре метра, с кухню в моей квартире. Судя по всему, ее сегодня уже посещали – черная вода была чистой, без намерзших ледяных корок, о которые можно было легко порезаться, тонкая же пленка, которой она подергивалась, не причиняла никакого вреда.
Володька – руки в карманах – встал у края полыньи, таращаясь на мое омовение.
– Ну, ты даешь, Андрюха. Спиртик-то у тебя хоть есть для сугреву?
– Моржи не пьют, – сказал я. – Но для тебя мензурка найдется. В моей куртке.
Сделав еще заплыв туда-обратно – все купание длится минуты три – я вернулся к лесенке, взялся за нижнюю перекладину и, охнув, с брызгами плюхнулся спиной в воду.
– Чо ты? – всполошился Володька.
– Нога, – простонал я, – ногу свело. Помоги.
Снова взявшись за перекладину, я протянул Володьке свободную руку. Держась за поручень, он тут же выбросил мне навстречу свою. На этом его встречном движении я ухватил его за руку и изо всех сил дернул на себя. С матерным воплем он перелетел через меня в полынью и с головой ушел под воду. Не давая ему опомниться, не отпуская перекладину левой рукой, я тут же нащупал под собой его голову – шапка плавала отдельно – подтянул за волосы к себе, сел ему сверху на плечи, и сдавил бедрами шею в удушающем приеме. То, что на шее у него был толстый шарф, опять же мой, продлило ему жизнь на минуту-другую. Он так и не вытащил пистолет, впрочем, в воде бесполезный, – лишь пытался руками разжать мои ноги, успел даже укусить меня – шрам, его метка, еще виден на внутренней стороне левого бедра. Вскоре он перестал дергаться, расслабился, совсем как тетя Люба, и я ногами отпихнул его подальше от себя. Тело не всплыло в полынье – видимо, его сразу затянуло течением под лед и понесло к Финскому заливу. Володька так никогда и не был найден, во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
Я вылез из полыньи – меня била дрожь, но не от холода, хотя я пробыл в воде почти втрое больше положенного, – от адреналина. Я, конечно, смертельно рисковал, полынья все-таки была видна с берега, и, случись неподалеку прохожий, он мог бы вызвать ментов и свидетельствовать против меня. Но никого не было. Видимо, единственный свидетель происходящего – ангел-хранитель на шпиле – решил это дело в мою пользу. Шапка еще плавала на поверхности, но у меня не было сил ее вытаскивать.
Поздно вечером, когда я уже лежал в постели, позвонила Анфиса с намерением приехать, пока метро еще работает, и провести со мной ночь. Я сказал ей, что уже сплю.
– Спишь? – усомнилась она. – Небось, с какой-нибудь блядью?
– В общем – да, – сказал я.
