оленей, а то и мамонтовой костью. Шум, гам, пиликание гармошек, песни, пляска — неизменная сибирская «подгорная» под забористые частушки. И, конечно, гульба в трактирах. Их было немало, последний закрыли в 1926 году, превратив в столовую «без подачи напитков».
В старых номерах газет проглядываю хронику. И среди главных новостей — Север. О нем обычно жирным шрифтом. Вот вам три заметки. Протяните-ка от них ниточку к ныне уже разменянным последним пятнадцати годам нашего столетия.
Октябрь 1928 года. «В низовьях Енисея в протоке Игарка предполагается постройка порта. Назначение порта — производство перегрузочных импортно-экспортных операций между речными и морскими судами».
Март 1930 года. «В далекой Хатангской тундре, в Норильске, нынче весной начнется постройка маленького рабочего городка. С первыми пароходами сотни рабочих отправятся туда, чтобы стуком, грохотом стройки разбудить угрюмую тундру.
Этим летом будут построены бараки на 400–500 человек, на 200 коек больница, школа, столовая.
Будущее Норильска — сказочное будущее… Постройка металлургического завода явится звеном в общей цепи индустриальных гигантов страны строящегося социализма».
Март 1931 года. «Вчера в Красноярск прилетел из Дудинки самолет, обследовавший возможность воздушного сообщения Красноярск — Дудинка. Путь от Красноярска до Дудинки и обратно был покрыт за 35 часов».
Хроника начинаний, в бурное развитие которых красноярцы верили и не верили…
«До» и «после»
Я выбрал специальность геодезиста-изыскателя. Привлекала она кочевой жизнью, к которой сибирские мальчишки привыкали со школьных каникул: уходили в тайгу, лазали по хребтам, спускались горными речками на «саликах» — плотах из двух-трех бревен.
Мой первый рабочий изыскательский сезон начался в Приамурье, на дальневосточной границе — в топких болотах-«зыбунах» возле Даурского хребта, куда изредка забредали уссурийские тигры.
Шел 1930 год, началась коллективизация. Все привычное сместилось.
Начали было выполнять задание — сделать рекогносцировку для прокладки дороги к Амуру. Вдруг новое распоряжение — заняться землеустройством создающихся колхозов. Но ничего еще по селам не устоялось, Месяца два бродили с места на место, выступали на сельских сходах, ставили межевые столбы.
Под осень нам поручили специальное задание — помочь съемке прибрежной полосы. Настала зима, а у нас — легкие палатки. Однако до окончания работ выезд из района нам запретили. Завершилась съемка лишь в декабре.
Я вернулся в Красноярск как раз к тому времени, когда местное отделение Географического общества, которое возглавлял профессор Вячеслав Петрович Косованов, создало Геодезическую секцию для помощи новостройкам.
Косованов был в городе личностью популярнейшей. Я помнил его с детства. Почтительно поклонился при встрече на улице. Он рассеянно кивнул в ответ и заторопился дальше, но вдруг круто повернулся:
— Простите, не припомню, уж извините…
Я назвал себя.
— Сын Ивана Александровича? Как же, как же… Мы оба были молодыми… Рано погиб, война.
Мой отец, ученый лесовод, был в 1914 году призван в армию и в декабре того же года убит в Карпатах.
Вячеслав Петрович спросил, чем я занимаюсь. Узнав, рассердился. Разве в Сибири изыскателю дел меньше, чем па Дальнем Востоке? Надо потрудиться для земли отцов, надо, надо…
Я оторопел. Стаж и опыт у меня ничтожны, зачем я нужен земле отцов? Но Косованов сделал вид, что не замечает моей растерянности.
— Сейчас тороплюсь, уж извините. Завтра после полудня. Мы в здании музея, знаете? Прямо с заявлением. Определим вас в Геодезическую секцию.
Три дня спустя я помогал уже картографу Нилу Сушилину уточнять карту Туруханского края. Это — на первое время. А вообще главным делом станет разведка дорог, изыскания гидростанций, съемка заводских площадок.
Туруханский край? Нет такого края ни на современных картах административного деления страны, ни в географических справочниках. Рассказывать историю его преобразований с XVII века долго. Название сохранялось еще в тридцатых годах и определяло оно всю северную часть нынешнего Красноярского края от реки Подкаменной Тунгуски до мыса Челюскин.
Сушилин едва ли был рад такому помощнику, как я. Долговязый, тощий, даже он с трудом дотягивался до середины широченного стола, на котором был туго натянут лист ватмана — белейшей жесткой бумаги. Ее слегка шероховатая поверхность позволяла осторожно, почти без следов, счищать бритвой ошибочно проведенные тушью линии.
Мне казалось, что Сушилин успел все сделать без меня. Были нанесены реки, побережья Северного Ледовитого океана, острова, озера, деревеньки — их на Енисейском Севере называют «станками» — и, к моему удивлению, точки, возле которых различались мелкие надписи: зимовье Потапова, зимовье Плахина. Уж если отмечены даже отдельные избы, что еще можно уточнять?
Сушилин в ответ на мой вопрос хмыкнул:
— Здесь еще конь не валялся.
И что же оказалось? Вот речка, в ее верховьях когда-то побывала одна экспедиция, недавно низовья пересек маршрут другой. А середина? О середине есть только записи рассказов кочевников. Что же делать? Надо искать отчеты давних экспедиций, смотреть старые маршрутные листы, запрашивать архивы в Енисейске и Туруханске.
Не совпадали извивы речки, которую, помимо прочего, одна экспедиция обозначила как Маймечу, а другая — как Муймачу. Не сходились очертания берегов самого большого на полуострове озера Таймыр.
В океане севернее мыса Челюскин карта становилась вовсе загадочной и неопределенной. Очертания Северной Земли… Да, собственно, очертаний почти не было. Лишь местами, на юге и востоке, сплошная береговая линия. Она переходила в пунктир, означавший: вероятнее всего берег тянется вот так. Но и пунктир обрывался. Что же там, дальше?
— Над картой еще работы на год, а то и >на два, — заметил Сушилин. — Говорят, снаряжают экспедицию, выяснят, уточнят. Подождем.
В помощниках у Сушилина я провел не больше недели: отправили с группой геодезистов на планировку посадочной площадки будущего аэродрома. С этого началось — и пошло-поехало.
Куда только не гонял изыскателей профессор Косованов, одержимый идеей бурного развития Приенисейского края! Теперь-то я думаю, что мне здорово пофартило: участвовал в самых первых разведках Саяно-Шушенской и Красноярской гидростанций, зимой бродил в глубоких снегах с теодолитом возле Бурмакинского Быка, скалы, которая должна стать опорой будущей Средне-Енисейской ГЭС.
Случались вылазки в Эвенкию, в тот широтный пояс, который позднее, при строительстве БАМа, стали называть Ближним Севером. По левобережью мы добирались до бывшего Обь-Енисейского канала. Но севернее Туруханска побывать тогда мне не довелось. А так хотелось хотя бы раз пересечь Полярный круг!
Задания и места изысканий менялись, неизменным оставалось одно: срочно! Завтра же выезжать! Попадали мы в черт-те какие глухие прекрасные углы, и был в этой гонке, в суматошной кочевой жизни лишь один недостаток. Появлялись очень нужные карты и планы, а все живые наблюдения, которыми полон быт изыскателя, бесполезно накапливались в закоулках памяти.
Видимо, подсознательнно стремясь объединить то и другое, я начал писать в газету «Красноярский рабочий». Печатали охотно. Получались серьезные статьи специалиста, откуда безжалостно вычеркивалось
