Глава вторая
Несколько часов спустя Грейс сидела на стуле в коридоре около спальни вдовы. Она была так утомлена и ничего так не хотела, как заползти в свою собственную кровать, где, она была совершенно уверена, будет метаться и ворочаться, не в состоянии заснуть, несмотря на изнеможение. Но вдова была так расстроена и звонила столь часто, что Грейс, наконец, сдалась и принесла стул к ее спальне. За прошлый час она принесла вдове (которая не поднималась с постели) связку писем, спрятанных в глубине запертого ящика, стакан теплого молока, стакан бренди, другую миниатюру ее давно умершего сына Джона, шейный платок, который явно обладал своего рода сентиментальной ценностью, и другой стакан бренди, чтобы заменить тот, который вдова опрокинула, с тревогой отправляя Грейс за шейным платком.
Прошло примерно десять минут с последнего вызова. Десять минут бездействия, когда она сидела на стуле и ждала, размышляя, размышляя…
О разбойнике.
О его поцелуе.
О Томасе, нынешнем герцоге Виндхэме, которого она считала другом.
О давно умершем среднем сыне вдовы и человеке, который, очевидно, имел с ним сходство.
Его имя. Грейс протяжно, беспокойно вздохнула. Его имя.
Боже милостивый!
Она не сказала этого вдове. Она стояла неподвижно посреди дороги, наблюдая, как разбойник мчался прочь в свете неполной луны. Только когда он скрылся, она, наконец, подумала, что ее ноги вполне способны передвигаться, и пора направить их домой. Нужно было развязать лакея и позаботиться о кучере, а что касается вдовы — она была так явно расстроена, что даже не жаловалась, когда Грейс размещала раненого кучера с нею в карете.
Затем она присоединилась к лакею на месте кучера и повезла всех домой. Она не имела большого опыта управления лошадьми, но вполне могла справиться.
Она должна была справиться. Не было никого, кто сделал бы это за нее. Это было то, на что она была способна.
Управлять. Что–то делать.
Она привезла их домой, нашла того, кто позаботится о кучере, затем занялась вдовой, и все время думала: «Кто это был?»
Разбойник. Он сказал, что его когда–то звали Кэвендиш. Мог ли он быть внуком вдовы? Ей сказали, что Джон Кэвендиш умер, не оставив потомства, но он был бы не первым молодым дворянином, который засоряет местность внебрачными детьми.
Если исключить то, что он сказал, что его зовут Кэвендиш. Или скорее звали Кэвендиш. Это означает…
Грейс в смятенье покачала головой. Она так устала, она едва соображала, и все же единственное, что она еще могла
Она понятия не имела. Она никогда прежде не встречала бастарда, по крайней мере, не такого благородного происхождения. Но она знала других, которые изменили свои имена. Сын викария, например, жил с родственниками, будучи маленьким, а когда в последний раз приезжал навестить их, он взял себе другую фамилию. Таким образом, наверняка, незаконный сын мог назвать себя любым именем, которым ему бы захотелось. И даже если это не было бы юридически обосновано, то разбойник не посчитался бы с такой мелочью, не так ли?
Грейс коснулась своего рта, пытаясь притвориться, что она не дрожит от волнения при воспоминаниях, промчавшихся в ее памяти. Он поцеловал ее. Это был ее первый поцелуй, а она не знала, кем он был.
Она помнила его аромат, она помнила теплоту его кожи и бархатную мягкость его губ, но она не знала его имени.
По крайней мере, не полностью.
— Грейс! Грейс!
Грейс поднялась. Она оставила дверь приоткрытой так, чтобы лучше слышать вдову, и быть достаточно уверенной, что ее снова вызывают. Вдова явно все еще расстроена — она редко использовала имя Грейс. Так тяжелее было обращаться к ней в требовательной манере, в отличие от
Грейс помчалась назад в спальню, пытаясь не выглядеть утомленной и обиженной, в то время как произносила:
— Чем могу быть полезна?
Вдова сидела в кровати, точнее, не совсем сидела. Она, практически, лежала, только ее голова опиралась на подушки. Грейс подумала, что так ужасно неудобно, но в последний раз, когда она попыталась улучшить ее положение, та едва ее не покусала.
— Где Вы были?
Грейс не думала, что вопрос требовал ответа, но, тем не менее, сказала:
— Возле Вашей двери, мэм.
— Вы мне понадобились, чтобы кое–что мне принести, — сказала вдова, выглядевшая не столько властной, сколько взволнованной.
— Что Вы хотите, Ваша милость?
— Я хочу портрет Джона.
Грейс уставился на нее непонимающе.
— Да не стойте же там! — вдова практически кричала.
— Но, мэм, — возразила Грейс, отступив назад, — я принесла Вам всем три миниатюры, и…
— Нет, нет, нет, — выкрикивала вдова, ее голова качалась взад и вперед на подушках. — Я хочу портрет. Из галереи.
— Портрет, — эхом отозвалась Грейс, была половина третьего утра, и, возможно, она заболела от истощения, но ей
— Вы знаете его, — сказала вдова. — Джон стоит рядом с деревом, и его глаза искрятся.
Грейс мигала, пытаясь осознать это.
— Я думаю, такой только один.
— Да, — сказала вдова, ее голос почти сорвался от нетерпения. – У него блестящие глаза.
— Вы хотите, чтобы я принесла его сюда.
— У меня нет другой спальни, — огрызнулась вдова.
— Очень хорошо. — Грейс сглотнула. О господи, как она собирается это сделать? — Это займет немного времени.
— Только подставьте стул и сдерните проклятую картину вниз. Вам нет необходимости…
Грейс рванулась вперед, поскольку тело вдовы забилось в судорогах кашля.
— Мэм! Мэм! – говорила она, обвивая вокруг нее свою руку, чтобы усадить ее вертикально. — Пожалуйста, мэм. Вы должны попытаться быть более спокойной. Вы сделаете себе больно.
Вдова несколько последних раз кашлянула, сделала большой глоток теплого молока, затем выругалась и выпила вместо него свое бренди. И она полностью пришла в себя.
— Я сделаю больно
Грейс сглотнула и кивнула.
— Как пожелаете, мэм. — Она выбежала, опустившись по стене коридора, как только оказалась вне поля зрения вдовы.
Вечер так прекрасно начинался. А теперь посмотрите на нее. Ей целились пистолетом в сердце, ее
