выслал в разные города около пятидесяти катушек”, – подтверждает Кормильцев.
Процесс тиражирования альбомов “Урфин Джюса” осуществлялся экзотическим способом. Две коробки от маленьких катушек склеивались клапанами одна к другой. В результате получался двойной альбом. Большие 520- метровые катушки не покупались принципиально, поскольку “двойник” представлял собой редкое явление. В сдвоенных катушках присутствовал определенный пафос, который работал на общую идею.
Поскольку перезапись осуществлялась бесплатно, дистрибьюция альбома напоминала четко налаженное бесприбыльное производство. За первые полгода по стране было распространено более четырехсот копий – своеобразный рекорд для советской магнитофонной индустрии того времени. Неудивительно, что спустя добрый десяток лет Володя Шахрин вспоминал, как по Свердловску бродили слухи, будто на “Урфин Джюс” работает целый рекламный отдел в количестве 18 человек. По одному агенту на каждую песню из альбома “Пятнадцать” плюс еще трое стажеров. На подстраховке...
“Когда в 84 году я поехал в Москву, у меня было около двадцати бобин, которые я должен был разнести по конкретным адресам, – говорит Кормильцев. – В то время в стране практиковались кагэбистские „чистки“, и люди откровенно шугались, когда я приходил к ним и говорил: „А вы не посылали к нам в Свердловск бобину? Вот она“. Пару раз народ принял мои визиты за следственный эксперимент. Мы на Урале жили в святой наивности, поскольку те „наезды“, которые происходили у нас, были исключительно на уровне комсомольской организации”.
После поездки в Москву текстовик “Урфин Джюса” взглянул на свердловскую сцену другими глазами. Он понял, что местный рок существует в изоляции от Москвы, Питера и Прибалтики. При этом он видел, что в условиях отсутствия элементарной инфраструктуры рок-движение продолжает развиваться. Кроме арт-рокового “Урфин Джюса” и андрогинного “Трека”, в городе поднимали голову молодые команды “Р-клуб”, “Метро”, “Змей Горыныч бэнд”, а также группа из архитектурного института под названием “Наутилус Помпилиус”. Со многими музыкантами Кормильцев дружил, некоторым писал тексты.
Илья понимал, что перед свердловскими рокерами стоят как минимум две проблемы. Им негде было выступать и им не на чем записывать альбомы. И тогда Илья решился на неординарный поступок.
В теплый июльский день 84 года Кормильцев направился в ломбард на проспекте Ленина, где с безумной улыбкой снял с руки обручальное кольцо. Вместе с кольцом он заложил в скупку ювелирные украшения жены и золотые запасы своих друзей. В тот же день на вырученные деньги поэт приобрел последнее чудо японской бытовой техники – четырехканальную портостудию Sony.
“Портостудия предназначалась для молодых японских балбесов, которые пытались в домашних условиях записывать электрический звук, – вспоминает Илья. – Это было примитивное устройство, состоявшее из двух несинхронизированных дек с небольшим четырехканальным пультом и встроенным ревербератором. Включать ревербератор не рекомендовалось, поскольку по звучанию он напоминал не достижения мировой цивилизации в области микросхем, а Синюшкин колодец из сказок Бажова. Тем не менее это была реальная аппаратура, на которой можно было записывать альбомы”.
Вскоре портостудия оказалась у музыкантов “Наутилус Помпилиуса” Славы Бутусова и Димы Умецкого. Будущие архитекторы уже несколько месяцев изучали подаренную Кормильцевым папку с не прошедшими цензуру “Урфин Джюса” “бесхозными текстами”. Спустя какое-то время молодые архитекторы запали на странную лирическую зарисовку “Кто я?” – шизовый прообраз психоделического “трипа”, описывавший моральный вакуум на порядок глубже большинства отечественных аналогов того времени: “Я отрезаю от себя части, леплю из них сержантов внешней разведки, / Посылаю их выполнять прокладку коммуникаций. / Они не возвращаются / Никогда, никогда, никогда...”
“У Ильи всегда была склонность к таким балладным вещам типа Боба Дилана и раннего Боуи, – вспоминает Слава Бутусов. – Он легко выдавал огромные баллады, с которыми я просто не знал, что делать, – потому что у нас был немножко другой ракурс... В ситуации с „Кто я?“ Илья подкинул нам текст, который всем понравился, но слова не ложились на музыкальную заготовку. Я пытался произнести текст речитативом, но он получался таким занудным, что было решено – на нашем новом альбоме „Невидимка“ эти слова будет наговаривать клавишник Витя „Пифа“ Комаров”.
“Невидимка” записывался на новенькую кормильцевскую портостудию на квартире у Димы Воробьева – однокурсника Бутусова по архитектурному институту. Картина была следующая. Стояла глубокая ночь, и за тонкими стенами девятиэтажного дома мирно спали соседи. Злобным голосом, пропущенным через ревербератор, Пифа мрачно вещал в микрофон фрагменты психоделики Кормильцева: “Школы, школки, университеты...”
Припев создавали еще более экстремально. Бутусова укладывали на кровать и для лучшей звукоизоляции накрывали двумя одеялами. Посмотрев на часы, тяжело вздыхали и “для верности” сверху водружали полосатый матрас. Находясь внутри этого бескислородного саркофага, Бутусов что есть мочи орал в микрофон: “Где я? Кто я? Куда я? Куда?” Затем вылезал – весь красный и потный – и начинал жадно глотать ртом воздух. Так закладывался фундамент будущих побед “Наутилуса”.
...Парадоксально, но в те сказочные времена сотрудничество “Наутилуса”с Кормильцевым воспринималось в кругах свердловских рокеров подобно взрыву атомной бомбы. От этого альянса Бутусова отговаривали все кому не лень – начиная от Сан Саныча Пантыкина и заканчивая Юрием Юлиановичем Шевчуком. Последний периодически наведывался в Свердловск и производил впечатление своими песнями и цитатами из философских трудов Льва Николаевича Толстого.
В один из таких набегов лидер “ДДТ” перешел от теории к практике. Хлебнув водки, он заявил Бутусову, чтобы тот ни в коем случае не связывался с Кормильцевым. Потому что “по-настоящему”, по-рокерски, у Бутусова получаются песни только на собственные тексты. “Например?” – осторожно спросил Слава. “Ну, например, „Ален Делон“!” – уверенно заявил Шевчук. Но на этот раз мудрый Юрий Юлианович ошибался. Текст этой песни написал Кормильцев.
Впервые эта композиция прозвучала на квартире у Пифы Комарова в разгар очередной дружественной попойки. “В кругу друзей Слава неожиданно заявил, что хочет подарить Илье на день рождения новую песню, – вспоминает звукорежиссер “Невидимки” Леонид Порохня. – До дня рождения оставалось еще месяца три, но это были детали. Тогда впервые и выяснилось, что „Ален Делон не пьет одеколон“. Услышав песню в исполнении Бутусова, Кормильцев жутко взбодрился и выскочил на балкон, где у Пифы жил манекен по имени Федор... Недолго думая, Илья схватил Федора в охапку и сбросил с третьего этажа. Бродивший поблизости народ был ошарашен невиданным в здешних краях зрелищем. На их глазах из окна, прямиком в небо, вылетал почти натуральный человек. Тут же Пифа, Бутусов и Кормильцев с хохотом выскочили на улицу и с причитаниями„Осторожно, осторожно! Ногами за дверь не зацепись!“ утащили Федора в подъезд”.
Так состоялась премьера будущего хита группы “Наутилус Помпилиус”.
А спустя несколько месяцев Кормильцев уехал в Ревду, где на строящемся заводе работал переводчиком с итальянского на промышленно-русский. Там он дистанцировался от свердловской суеты и вдумчиво созерцал картинки провинциальной жизни. По пыльным проселочным дорогам неторопливо бродили несметные полчища доверчивых ревдинских девушек, которые стимулировали творческую активность наутилусовского текстовика. И к нему с небес спустилось вдохновение.
В новых песнях (“Казанова”, “Рвать ткань”, “Наша семья”, “Всего лишь быть”, “Эта музыка будет вечной”, “Скованные одной цепью”) Кормильцев отошел от расплывчатых образов эпохи “Урфин Джюса” и точно стилизовал Бутусова с Умецким времен “Невидимки”. Пиком творчества поэта стала композиция “Скованные одной цепью”, в которой было “сказано все, что накипело” и после которой уже не имело особого смысла возвращаться к социальной тематике.
“За два года до ревдинской командировки Кормильцев часто сидел по ночам в собственном подъезде, – вспоминает Порохня. – Дома Илье курить не позволялось, поэтому прямо в подъезде, он, одетый в пижаму, писал на кусочках бумаги тексты. Тогда, холодной черненковской зимой, я прочитал два и с полной уверенностью сказал: „Илья, тебя посадят...“ Кормильцев в ответ улыбался, но невесело. Он никогда не был героем. Тексты назывались „Скованные одной цепью“ и „Метод Станиславского“. Впоследствии оба перешли к Бутусову, и в 86-м один из них стал песней. Второй потерялся. Мне до сих пор кажется, что второй был намного лучше, но так всегда потом кажется... Увы, Слава не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков”.
...Летом 86 года “Наутилус” в “золотом составе” Бутусов—Умецкий—Пифа— Могилевский оккупировал подвал архитектурного института, превратив его в мини-студию. Никто не подозревал, что спустя несколько недель они запишут один из самых ярких альбомов советского рока.
“Альбом „Разлука“ делался совершенно разгильдяйским образом, в достойной и легкой форме, – говорит саксофонист Леша Могилевский. – Было весело, потому что отсутствовал какой-либо намек на рок-индустрию. Со стороны это напоминало кружок по интересам, как нечто, сопутствующее общению. Как товарищеский чай в секции „Умелые руки“”.
Когда подвал архитектурного института превращался в благостный чилл-аут, пламени в огонь добавлял вернувшийся из Ревды
