Разговорчивых регулярно вылавливали и кнутом до костей облиховывали. Но вылезшая из грязи новоявленная царица готовила своему самодержавному супругу казнь такую, до которой и в Тайной палате не додумались.
ФАВОРИТ
Немолодой, вечно занятый государственными делами и войнами муж становился все скучнее. Зато красота голубоглазого Виллима Монса с первой встречи пронзила любвеобильное сердце Катерины. Блудливая мысль заметалась в ее голове, как мышь в темном погребе: «Не отпускать его пусть рядом будет…»
— Папочка, — равнодушно-ленивым голосом обратилась однажды Катерина к Петру, — тут без особых дел Монс тебе известный обретается. Позволь, пусть в моем ведомстве корешпонденцией ведает.
Петр поморщился, но покорно вздохнул:
— Пусть!
Виллима он допустил на службу еще в восьмом году. В качестве генеральс-адъютанта тот состоял при государе и беспрестанно мотался с места на место с различными поручениями. И даже успел отличиться в Полтавской битве, за что получил от Петра внеочередной чин.
— Будешь моим камер-юнкером, — томно говорила Катерина, лениво развалившись в шелковом кресле. — Ведай всем, что до моих интересов относится. И прекрати шашни, зело ты, камер-юнкер, до баб охочий. Не спущу! Тебе есть кому дарить амурное внимание, — она многозначительно глянула на Монса.
Тот упал на колени, осыпал ее руки горячими поцелуями. Катерина рук не отнимала. Лишь потом слегка оттолкнула, потрепала по щеке:
— Иди, записывай свои новые обязанности. — И начала диктовать: — Управление моих сел и деревень. Записал? Затем, ведание казной. Принятие на службу в мое ведомство…
Список был длинный.
На другое утро отправились кататься на восьмивесельном шлюпе. День весьма тихим был. Ветер самый слабый, лишь после полудни к зюйду подался. Оркестр, расположившийся на корме, услаждал слух музыкой. Лакеи ставили блюда с изысканной пищей. Выбор вин был большой — из французских. Катерина и Монс сидели в непосредственной близости на особой скамейке, прикрытой шатром и обитой дорогим штофом.
После обеда, склонившись к царице, Монс читал ей свои стихи:
У Катерины слеза пробилась из глаза. Она шепнула:
— Никто прежде стихов мне не сочинял. Приходи нынче же после захода солнечного.
ЖИЗНЬ ВЕСЕЛАЯ
Уже через неделю-другую после описанных событий, катаясь в карете по Летнему саду, Катерина как бы между прочим заметила Монсу:
— А ведь ты уже не самое ли главное лицо среди всех моих аристократов — камер-фрау, вельмож, фрейлин?… Цени сие!
— Ценю, Матушка! — склонился к руке Монс. («Матушка» была на пять лет его моложе.)
И впрямь, вскоре ни одно мало-мальски серьезное дело не решалось без участия Монса. Взятки вчерашний изгой брал почти не таясь, а без мзды стопорилось любое благое начинание. Добычу ему тащили самые видные люди, самые именитые и знатные. Давали деревеньками, лошадьми, крепостными девушками, бриллиантами. Хапал Монс так алчно, словно жить собирался два века.
Так продолжалось более восьми лет — до ноября 1724 года.
Многие ведали про амурную связь Монса с Катериной и про его лихоимство, но никто — ни Меншиков, ни Ягужинский, ни Толстой и прочие, им равные — на Виллима не донес. Ибо учинить такой донос на немца означало донести на саму Катерину. Храбрецов столь отважных не находилось.
А донос сделал некий Ширяев — один из неважных дворцовых слуг. Сделал по глупости, зависти и по той причине, что терять ему было особенно нечего. (Любопытно, что подметное письмо было направлено вторично — первое где-то затерялось, возможно, что в самом Тайном приказе у грозного Ушакова.)
В воскресный день 8 ноября в спальню к Монсу пожаловал кровавый инквизитор Ушаков.
Гаркнул:
— Сдай шпагу и ключи! Ты арестован! Поедешь ко мне на квартиру.
Там их уже дожидался Петр. Он окинул Монса презрительным взглядом, грустно качнул головой:
— Значит… с Катериной? До чего ж монсова фамилия гнусная. Много крови мне испортили… за мою ж доброту. Но и ты, однако, Виллим, отвеселился.
СУД СКОРЫЙ
Весть об аресте Монса заставила трепетать сотни сановников. Каждый знал за собой вину, а Петр умел искать и жестоко наказывать.
Опасения оказались напрасными. Петр был уже не тот, что прежде. Болезни точили его тело, на своем челе государь уже ощущал смрадное дыхание смерти. Да и не желал оскорбленный муж долгих розысков, жаждал скорой расправы. Доказали три случая взяток — и довольно!
15 ноября судьи (среди них был знаменитый Яков Брюс) объявили приговор:
— За многие вины учинить Виллиму Монсу смертную казнь, а именье его — движимое и недвижимое — конфисковать.
Петр собственноручно начертал:
После христианского напутствия в жизнь загробную Монс остался в одиночестве. Вдруг заскрипел ключ в замке, дверь тяжело приотворилась. Вошел Петр.
Радостная мысль вспыхнула в душе: «Катерина заступилась. Власть ее на государя безмерна. Помилован? Пусть буду влачить дни свои в убогой нищей избушке, но только жить, жить!» Вилл им с надеждой глядел на Петра.
После долгого молчания тот медленно произнес:
— Мне очень жаль тебя лишиться, но как быть иначе?
Монс ответил:
— Я виноват перед Вами, государь. Вы всегда были ко мне добры.
У обоих на глазах блеснули слезы. Они понимали то, о чем промолчали.
ЭПИЛОГ
…Следующим утром белокурого красавца возвели на эшафот, огласили приговор.
Впрочем, не весь, а лишь экстракт из него — дабы не тратить время попусту. Монс стоял печально- величественный и вполне спокойный. Когда читавший закончил, Монс кивнул ему:
— Благодарю вас, сударь, за труд…
Затем он простился с народом — на все четыре стороны.
Вынув что-то из кармана, он протянул пастору:
— Возьмите, падре, на память о безвинном мученике. Может, я и был плох, но, видит Бог, не хуже других.
Пастор с любопытством взглянул на подношение: это были золотые часы с портретом Екатерины.
Монс поглядел на палача и обратился к нему с просьбой — теперь уже последней в жизни:
— Сделай милость, покончи все скорее, — и лег на плаху, хранившую рыжие следы чьей-то крови.
Палач исполнил просьбу. Голову он водрузил на шест, по которому побежали струйки крови. Полузакрытые глаза смотрели в серое небо. Золотистые волосы вились по ветру.
Народ плакал.
В тот же день Петр привез к месту казни царицу, ткнул пальцем в сторону шеста:
— Узнаешь?
Екатерина равнодушно глянула в мертвые глаза фаворита, кисло сморщилась:
— Жаль, что разврат придворных достиг такой степени!
Петр фыркнул, но ничего не сказал.
…Прошел всего месяц. Петр тяжело заболел, забыв и про государственные дела и про казни.
28 января 1725 года в начале шестого утра, царь, испытывая жуткие мучения, словно душу его похищали дьяволы, испустил последнее дыхание.
