больше. Удары грома следовали один за другим. В коротких промежутках между ними слышно было, как струи хлещут с крыши по кустам сирени и жасмина под окнами.
Только Эдгар собрался взять телефонную трубку, как отец сразу оторвал взгляд от журнала.
— Это ещё зачем?
— Позвоню Рите.
— Сейчас же положи на место! Ишь выбрал время!
— Но… А что такое?
— Звонить? Во время грозы?.. Котелок у тебя, что ли, совсем не варит?
И, будто подтверждая слова отца, одновременно с очередным ударом грома в телефонном аппарате что-то звякнуло.
— Отойди от телефона! Слышал, что сказано? Чтоб я тебя здесь больше не видел!
Отец провёл ладонью по лысине — явный признак, что сердится. Последнее время это случалось с ним всё чаще. Но никогда ещё Эдгар не видел отца таким разозлённым, как тогда, полторы недели назад. Он примчался на поляну, где пеклись в костре яблоки, красный, весь в поту, прерывисто дыша. Схватил Эдгара за ворот, приподнял, как щенка…
Потом отец затоптал огонь, набросал земли поверх обгоревшего хвороста. Приказал идти за водой. Эдгар промедлил секунду, упрямо уставившись в землю. Но вот он поднял глаза, взгляд его встретился со взглядом отца, и Эдгар тотчас же заспешил к дому…
Когда он вновь появился на полянке, волоча тяжёлое ведро, отец всё ещё стоял у места, где недавно горел костёр. Велел Эдгару полить водой вокруг, повернулся и молча двинулся к дому. Эдгар тащился позади и строил планы мщения.
Отец встал, посмотрел в окно, прошёл на кухню. Эдгар прислушался: ага, стукнула дверь в передней! Он заспешил к телефону. Но только схватил трубку, как в кухне послышался голос матери, и почти в ту же секунду отец снова появился в комнате. Значит, не он, выходя, стукнул дверью. Наоборот, мать вернулась со двора.
Отец вошёл так неожиданно, что Эдгар не только не сумел отскочить от телефона, но даже руки с трубки снять не успел.
— Это что ещё такое? — Лицо отца угрожающе быстро краснело. — Я тебе, кажется, что-то сказал?.. Хочешь, чтобы убило?
— Я… Мне только…
Что сказать? Что ему сказать? Эдгар лихорадочно соображал.
— Гроза… Вроде потише стала… Я и решил…
Что он решил, так и осталось недосказанным. Сверкнула молния, почти сразу же раздался оглушительный треск, и трубка звякнула так громко, что Эдгар невольно отшатнулся, его щёки побелели.
Когда раскат грома, постепенно стихая, укатился вдаль, отец произнёс коротко:
— Ну?
И уселся за стол, хмурый и злой.
Эдгар пристроился в углу кровати и стал без всякой надобности теребить край одеяла. Спустя несколько минут он бросил взгляд на отца. Тот с мрачным видом медленно вертел на столе пепельницу. Нет, никуда отец теперь из комнаты не уйдёт. А позвонить Рите нужно обязательно!
Ничего не поделаешь, придётся ждать, когда кончится эта чёртова гроза.
Эдгар опять бросил взгляд на часы. Времени ещё было достаточно.
19.20
Анрийс остановился посреди дороги. Водяные струи с низкого неба громко хлестали по отцовскому клеёнчатому плащу. Вода с непокрытой головы стекала за поднятый воротник.
Гроза навалилась на лес всей мощью, будто хотела с ходу оглушить, ослепить, опрокинуть, уничтожить. Анрийс оглянулся — сзади, с юга, на помощь атакующему небесному воинству неудержимо неслись всё новые и новые ватаги косматых туч.
Он свернул с дороги, перепрыгнул неглубокую придорожную канаву и встал под высокую разлапистую ель. Перестал греметь плащ, но по-прежнему непрерывно шумел дождь, булькала и плескала вода, переполнившая канаву, колею на дороге. Снова ударил гром, над самой елью. Анрийс втянул голову в плечи и напряжённо вглядывался сквозь низко опущенные лапы.
Гобземское кладбище находилось всего в каких-нибудь двадцати шагах от него.
Кладбище было таким маленьким, что взгляд свободно охватывал его целиком. Невысокая деревянная ограда давно сгнила и повалилась, словно стеснённый ею погост решил переступить свои границы и раздаться вширь за счёт леса. Или же, наоборот, сам лес наступал на кладбище, недовольный тем, что у него отняли этот клочок земли. От былого ограждения уцелели только ворота — два высоких столба с кровелькой между ними, будто причудливый переход из одного мира в другой.
На нескольких могилах под проливным дождём мокли пёстрые букеты цветов. Дорожки посыпаны светлым песком, ливень ещё не успел смыть длинные продольные полосы — следы грабель. Здесь покоились погибшие в боях партизаны, за их могилами ухаживали школьники. На другом краю маленького кладбища тоже всё аккуратно прибрано. Там похоронены дедушка и бабушка Анрийса.
Однако не все могильные холмики тщательно ухожены. Некоторые густо поросли сорной травой, есть даже такие, которые почти сровнялись с землёй. На двух холмиках массивные угластые памятники из серого полированного гранита. Кое-где на крестах висят изломанные ржавые остовы жестяных венков. Вообще тут много всевозможных крестов — и тяжёлых, чугунного литья, с витиеватыми надписями старинным готическим шрифтом, и простых деревянных, безо всяких надписей. Посерели от времени, покрылись лишайником, некоторые без перекладин, как простые колы. А вон тот крест, вдали от дороги, совсем уже повалился. С каждой весной он всё больше и больше обрастает землёй.
Здесь, на кладбище, в высокой траве к середине лета созревает множество земляники, красной и крупной. Но никто никогда не собирает её, не ест…
Под этими старинными гранитными памятниками, под безрукими крестами, под нетронутой земляникой спят вечным сном люди, родные которых все сами поумирали или разбрелись по белу свету. И только выбитые в камне или литые в чугуне надписи ещё хранят их имена. Ну, и может быть, смутно помнят их очень старые люди, как зыбкую малозначащую частность их далёкого-далёкого детства.
Прежде посреди кладбища стояла небольшая бревенчатая колоколенка — Анрийс помнил её ещё с похорон дедушки. Но и её не пощадило время, и колокол теперь висит на толстенной полувековой берёзе.
Ветер хлещет по нему водяными струями, и сквозь шум непогоды временами можно различить тихое жалобное гудение, словно верёвку колокола трогает чья-то невидимая рука…
Даже посреди дня, при ярком солнечном свете Анрийс боялся Гобземского кладбища и всячески избегал проходить мимо него в одиночестве. А теперь, когда старые, покосившиеся кресты, казалось шевелились в сплошной пелене дождя и в голубоватых вспышках молний, когда порывы ветра заставляли стонать сумеречный лес, не говоря уже о том, какие холодящие душу громовые удары обрушивались сверху, с разбушевавшихся небес, — теперь Анрийса пронизал ужас. Сдавило горло. Он словно прирос к месту, не в силах сделать ни шага, ни даже полшага от ели.
Привидений на Гобземском кладбище не водилось; разговоров об этом Анрийс не слышал даже от древних старушек. Но память услужливо подсказывала страшные подробности из сказок и легенд: белые тени скользят между крестами, возы, которые возле кладбища тяжелеют от невидимых седоков, мчащиеся кони, глухие стоны из-под земли и встречные чёрные кареты с синим пламенем вдоль обода колёс…
Анрийс ни на грош не верил этим россказням, он отлично знал, что никаких духов нет и быть не может, что это досужие выдумки. Так откуда же леденящий страх? В чём причина? Анрийс и сам не знает. Боится — и всё! Боялся, ещё когда шёл по дороге. И чем ближе кладбище, тем сильней он боялся. Как будто страх вышел ему навстречу из тех ворот с кровелькой на двух столбах, схватил за руки, опутал ноги, сдавил
