достоверной форме. Такой человек может снискать благорасположение у своих палачей и консулов, даже у цезаря. Знаете, в то время многие пытались сделать нечто подобное. В той или иной форме. До нас дошли фрагменты множества аналогичных «исповедей». И вот нам в руки попадает очередное признание – на сей раз сохранившееся полностью. Есть ли у нас основания доверять ему более, нежели всем прочим? И почему? Только лишь потому, что оно сохранилось полностью? Изобретательность и борьба за выживание в человеческой истории всегда взаимосвязаны.
Эдриен внимательно смотрел на ученого. В его словах чувствовалось смятение.
– Но сами-то вы что думаете, профессор?
– Не все ли равно, – ответил Шайер, пряча глаза.
Наступило молчание, все были взволнованы.
– Вы ведь верите этой исповеди, правда?
Шайер ответил не сразу:
– Это поразительный документ.
– Там говорится, что дальше произошло с тем плотником?
– Да, – ответил Шайер, глядя на Эдриена. – Он покончил с собой три дня спустя.
– Покончил с собой? Но это же противоречит всему…
– Да, – мягко прервал его ученый. – Сообразуется только время: три дня. Сообразность и несообразность – как найти гармонию? Далее в исповеди говорится, что плотник проклял тех, кто помешал ему, однако перед смертью воззвал к своему Богу с просьбой простить их.
– Что ж, это сообразно.
– А вы думали, что могло быть иначе? Изобретательность и борьба за выживание, мистер Фонтин. Всегда одно и то же.
«Ничто не изменится, однако все будет иным».
– В каком состоянии пергамент?
– Он на удивление хорошо сохранился. Благодаря пропитке животными жирами. Рукопись поместили в вакуумную камеру, под плиту отполированного горного хрусталя…
– А прочие рукописи?
– Я осмотрел их бегло, чтобы найти пергамент. Рукописи, которые, по моему предположению, анализируют соглашения по догмату филиокве с позиции его оппонентов, находятся в почти идеальном состоянии. Для того чтобы расшифровать арамейский свиток, понадобится немало времени и трудов.
Эдриен сел.
– Это у вас дословный перевод исповеди? – спросил он, указывая на листок бумаги, который ученый держал в руках.
– В общем, да. Перевод не отредактирован. Я бы не решился представлять его в таком виде.
– Можно мне его взять?
– Вы можете взять все. – Шайер наклонился чуть вперед. Эдриен протянул руку и принял листок бумаги. – Пергамент, рукописи. Они ваши.
– Они мне не принадлежат.
– Знаю.
– Тогда почему же вы мне их предлагаете? Мне казалось, вы должны просить меня оставить их вам, чтобы изучить. И поразить мир.
Ученый снова снял очки. Его глаза щурились от усталости, голос был тих.
– Вы передали в мои руки очень странную находку. И страшную. Я уже слишком стар. Мне это не по силам.
– Не понимаю.
– Тогда прошу вас принять во внимание вот что. Эта рукопись опровергает смерть, а не жизнь. Но смерть была символом. Усомнясь в символе, вы рискуете подвергнуть сомнению все, что стоит за этим символом. А я не убежден, что это оправданно.
Эдриен некоторое время молчал.
– Цена истины слишком велика. Вы это хотите сказать?
– Если это истина. Но, повторяю, у нас распространена иллюзия о неопровержимости древних истин. Гомер выдумал своих героев, но многие века спустя путешественники пускаются в далекие плавания, чтобы найти пещеру, где обитали одноглазые великаны. Фруассар[25] сочинял хроники исторических событий, никогда не имевших места, но его все превозносят как выдающегося историка. Я прошу вас подумать о последствиях.
Эдриен встал, задумчиво прошелся по кабинету и остановился у стены, на которую недавно смотрел Лэнд. Плоская поверхность, покрытая белой краской. Пустота.
– Вы можете подержать эти документы здесь?
– Да, я могу запереть их в лабораторный сейф. И прислать вам свидетельство о приеме на хранение.
Фонтин обернулся.
– В сейф?
– Да. В сейф.
– Это надежное место?
– Вполне. А на какой срок, мистер Фонтин?
– На какой срок – что?
– Вы хотите все это оставить у нас?
– На неделю, на месяц, на век. Не знаю.
Он стоял у окна своего гостиничного номера и смотрел на силуэт Манхэттена. Нью-Йорк притворялся спящим, но мириады огоньков внизу на улицах разоблачали невинный обман.
Они проговорили несколько часов подряд – он и сам не помнил сколько. Говорил он, Барбара только слушала, мягко уговаривая рассказать ей все.
Ему предстояло столько сделать, столько пережить, прежде чем он сможет вновь обрести душевное спокойствие.
И вдруг – звук напугал его – зазвонил телефон. Эдриен резко обернулся, ощущая, как заколотилось сердце в груди, и понимая, что глаза выдают объявший его ужас.
Барбара встала и бесшумно подошла к нему. Она взяла его лицо в свои ладони. Страх прошел.
– Я не хочу ни с кем говорить. Не сейчас.
– Ну и не надо. Кто бы это ни был. Попроси их перезвонить утром.
Как просто. Сказать правду.
Телефон снова зазвонил. Он подошел к тумбочке и снял трубку, зная, что сейчас скажет, уверенный в своей силе.
– Эдриен? Куда ты запропастился? Мы тебя ищем по всему Нью-Йорку! Полковник из Генинспекции Таркингтон сказал, в каком тебя отеле искать.
Это был юрист из министерства юстиции, который работал с Невинсом.
– Что такое?
– Дело раскручивается! Все наши труды наконец-то окупаются! Мы прижали их! Белый дом в панике. Мы связались с сенатским Комитетом по законодательству. С минуты на минуту нам назначат государственного обвинителя. На лучшее и надеяться было нельзя.
– У вас есть конкретные улики?
– Больше того. Масса свидетелей, показаний, признаний. Вся эта шайка ворюг уже пытается обеспечить себе пути к отступлению. Мы снова на коне, Фонтин. Ты с нами? Нам нельзя останавливаться!
Эдриен задумался на мгновение, прежде чем дать ответ:
– Да, я с вами.
Важно только не останавливаться. На одном фронте надо продолжать бой. На другом – заключать мир. Премудрость лишь в том, чтобы определить – на каком именно.
Примечания
1
Стрелочник (
