– А как же иначе? В этом году вы уже раз десять, если не больше, посылали меня за ним в аэропорт Лоуган. Как я уже упомянул о том, порой он казался немного не в себе, но вовсе не от пьянки. Его что-то беспокоит, мистер Пинкус. У парня с головой не все в порядке.
– В этой голове – блестящий юридический ум, Пэдди. Посмотрим, может, нам и удастся выяснить, что там с ним стряслось.
– Желаю удачи, сэр! Меня не будет видно, но сам я буду, так сказать, в поле зрения, если вы понимаете, о чем я. Так что как только услышите мои сигналы, сразу же выметайтесь оттуда.
– Почему я чувствую себя престарелым костлявым еврейским Казановой, неспособным перелезть через забор, даже если целая свора питбультерьеров вцепится ему в пятки?
Пинкус понимал, что ответа на этот вопрос он не получит, поскольку его шофер уже обогнул быстрым шагом лимузин и теперь влезал в него, чтобы тотчас исчезнуть из виду, но не из «поля зрения».
Арон Пинкус встречал Элинор Дивероу лишь дважды за все годы знакомства с ее сыном. Первый раз – когда Сэмюел поступил на работу в его фирму через несколько недель после получения диплома в Гарвардской школе права. Арон подозревал, что мать просто хотела поглядеть, в какой обстановке будет трудиться ее сын, и что точно так же она приезжала прежде «инспектировать» летний кампус Школы права, чтобы ознакомиться с тамошним бытом и окружением Сэмюела. Второй, и последний, раз встреча произошла в доме Пинкусов, на вечере по случаю возвращения Сэма из армии. Надо заметить, что путь его к родному очагу был едва ли не самым необычным в истории демобилизации из армии. Вышеупомянутое празднество имело место лишь спустя пять с небольшим месяцев после того, как лейтенанту Дивероу, с честью выполнившему воинский долг, полагалось бы уже находиться в Бостоне. Что же случилось за эти месяцы, не знал никто.
И об этих же пяти месяцах размышлял Арон, направляясь к воротам в белом заборе из штакетника. Ведь пять месяцев – это почти полгода. Но Сэм ни словом не обмолвился о них и наотрез отказывался говорить на эту тему, ссылаясь на то, что не вправе разглашать тайну, ибо его задержка была, мол, связана с неким сверхсекретным правительственным заданием.
Пинкус понимал, что он не может требовать от лейтенанта Дивероу, чтобы тот нарушил данную им клятву. Но его и просто как человека и друга, и как юриста-международника терзало любопытство. И посему он решил воспользоваться кое-какими связями в Вашингтоне.
Позвонив в Белый дом по личному телефону президента, установленному в жилых апартаментах верхнего этажа, Пинкус изложил ему суть дела.
– По-вашему, Арон, он мог участвовать в какой-то тайной операции? – поинтересовался президент.
– Откровенно говоря, я не думаю, что это его стезя.
– Но иногда это как раз то, что надо, Пинки. Порой именно нетривиальный ход приносит успех. И, если уж начистоту, многие из этих поганых длинноволосых директоров с грязными мыслишками буквально изощряются в различных там вывертах. Мне рассказывали даже, будто пару лет тому назад они хотели добавить к Мирне лишнюю букву – С. Хотели осквернить само это понятие. Можете вы представить себе такое?
– С большим трудом, господин президент. Но не смею больше отнимать у вас время.
– Черт побери, Пинки, о чем это вы? Мамочка и я смотрим сейчас «Колесо фортуны». И, знаете, она соображает подчас куда быстрее меня, но мне плевать: президент-то все же я, а не она.
– Вполне понятно. Не могли бы вы уточнить все же, чем он там занимался?
– Конечно, могу. Я записал. Ди-ве-роу… Дивероу, правильно?
– Точно так, сэр.
Спустя двадцать минут президент перезвонил своему приятелю:
– Черт побери, Пинки, думаю, вы попали в точку!
– В какую именно, господин президент?
– Мои люди говорят, что чем бы ни занимался этот Дивероу где-то там, «вне Китая, к правительству Соединенных Штатов его деятельность не имела никакого отношения». Так вот буквально они и выразились: я записал все слово в слово. Но потом, когда я на них нажал, они заметили, что лучше бы мне «ничего не знать».
– Ну и формулировочка! Это, прямо скажем, уход от ответа, господин президент.
– Но подобное частенько ведь случается, не так ли?..
Арон остановился на дорожке и, глядя на величественный старый особняк, подумал о том, в сколь трогательно теплой обстановке воспитывали Сэма Дивероу в этом старинном здании – наследии более изысканной эпохи. Строение, подметил юрист, отреставрировали столь искусно, что следы восстановительных работ можно было различить лишь с большим трудом. Многие годы дом окружала лишь аура бесспорной, но обветшалой респектабельности, фасад не сверкал, как теперь, свежей краской, и за газонами ухаживали не так уж тщательно. Однако сейчас на все тут, не жалея средств, наводился лоск – с того самого момента, как после пятимесячного отсутствия Сэм вернулся наконец к гражданской жизни.
Перед тем как взять на работу нового служащего, Пинкус внимательнейшим образом знакомился с биографией и уровнем профессиональной подготовки кандидата, чтобы впоследствии не испытывать ненужных огорчений и не оказываться в щекотливой ситуации. И в отношении Дивероу не было сделано исключения. Личное дело молодого юриста возбуждало его любопытство, и всякий раз, проезжая мимо старого дома в Уэстоне, он размышлял о том, какие тайны хранятся в его викторианских стенах.
Отец Сэма, Лансинг Дивероу III, был отпрыском бостонской элитарной семьи, столь же знатной, как Кэботы и Лоджи, от коих он, однако, кое в чем разительно отличался. Склонный к отчаянным авантюрам в мире финансов, сей почтенный муж более преуспел в разбазаривании денежных средств, чем в их приобретении. Хороший в целом человек, несмотря на некоторую дикость и необузданный нрав, и весьма трудолюбивый, он многим предоставил реальный шанс разбогатеть, для себя же редко когда изыскивал удачный, действительно прибыльный объект приложения своей инициативы. Умер незадачливый предприниматель от удара, не выдержав передававшихся по телевидению новостей с фондовой биржи. Своей вдове и девятилетнему сыну Лансинг оставил доброе имя, огромный дом и страховку, впрочем, недостаточную для поддержания привычного образа жизни, чего Элинор явно не собиралась афишировать.
В результате Сэмюел Лансинг Дивероу стал белой вороной среди своих богатых сверстников, поскольку учился он на стипендию, а в свободное от занятий время прислуживал за столом в ресторане «Филлипс Андовер». На школьных вечеринках, где безудержно веселились его однокашники, ему отводилось место за стойкой с закусками. А когда молодежь, все более чуждая ему в социальном плане, участвовала в регате на Кейпе[11], Сэм работал на дорогах, по которым устремлялась она в Деннис или Хайаннис. Понимая, что хорошее образование – единственное, что могло бы ему помочь вернуться в мир богатства и изобилия, в коем обитали предки его из рода Дивероу, он упорно, как одержимый, грыз гранит наук. Он болезненно реагировал на то, что вынужден со стороны наблюдать красивую жизнь, вместо того чтобы участвовать в ней, и это обстоятельство лишь подстегивало его и без того не малое рвение.
Более щедрые стипендии в Школе права Гарвардского университета несколько поправили его дела. Кроме того, у него не было отбоя от частных уроков, которые он давал своим однокашникам обоего пола. Однако загруженность подобного рода занятиями в финансовом отношении мало что приносила ему, потому довольно часто вознаграждением служили не деньги, а возможность установления в будущем полезных связей.
После получения им высшего образования началась его многообещающая карьера в конторе «Арон Пинкус ассошиэйтс», грубо прерванная вмешательством вооруженных сил Соединенных Штатов. В период резкого усиления влияния Пентагона армия, испытывавшая острую нужду в юристах, попыталась привлечь к службе всех специалистов подобного профиля, кого только смогла, в надежде, что они сумеют предотвратить шумные разоблачения снабжения на базах на родине и за границей. Военные компьютеры раскопали давно забытое решение об отсрочке от военной службы, предоставленной некогда Сэмюелу Лансингу Дивероу, и вооруженные силы заполучили красивого солдата, пусть и не столь уж боевитого, но зато обладавшего блестящим юридическим умом, коим и не преминуло воспользоваться без зазрения совести армейское начальство.
«Что же с ним стряслось? – спрашивал себя Пинкус. – Что за ужасные события произошли несколько лет
