— Что, неужели Алек Рассел будет вести семинар в летней школе? — недоверчиво спросила пораженная Роза. — Зачем ему это нужно?
Артур — настоящий фонтан сплетен о мире искусства, сел на своего конька.
— Ты скорее всего не помнишь этого, Роза, ведь ты тогда была совсем маленькой… — и он пустился в детальное и восторженное резюме относительно истоков карьеры Алека Рассела.
— Алек Рассел, по его словам, в шестидесятых был своего рода enfant terrible[1], действительным членом бурлящей лондонской жизни, наследником огромного фамильного состояния, упорно копившегося его отцом и дедом, которые подняли свое дело из жалких истоков до обширной и многопрофильной промышленной империи. Брак отца Рассела с великосветской красавицей рухнул, когда Алек учился в школе. Связь Лавинии Рассел с известным американским кинопродюссером вызвала серию скандалов по обе стороны Атлантики. Возможно, крушение домашнего очага еще больше усилило невероятно дикое поведение Рассела в юные годы. Исключенный из школы, он выпал таким образом из карьеры коммерсанта и банкира, к которой предназначал его отчаявшийся разгневанный отец, но уже и до этого его буйные кутежи с женщинами сделали его любимцем Флит-стрит[2]. В возрасте двадцати одного года он унаследовал первую часть состояния его деда, чему не мог воспрепятствовать отец, и покинул Англию ради богемной жизни и изучения живописи в Париже. Преуспев в последнем и добившись высших академических наград, он заявил о себе с самого начала, как о многообещающем молодом художнике с широким творческим диапазоном и оригинальным видением мира. Его репутация в Европе всегда была выше, чем в Англии, и за последние лет десять он все больше избегал родной страны, отказывал в интервью и других публичных выступлениях, создавая таинственный и неясный имидж эксцентричного, смелого и до крайности нетерпимого художника- новатора.
— Да ему наплевать на весь художественный истэблишмент, — подвел итоги Артур, — да и на все остальное, кроме творчества. Однако в академических кругах он тем не менее высоко ценится, и две книги, которые он написал, включены в список рекомендуемой литературы для колледжей. Время от времени он ведет занятия, в знак уважения к людям, которые ему симпатичны. И можно побиться о заклад, что он приедет в летнюю школу в Уэстли благодаря тому, что Билл Поллок его хороший приятель.
Один из наиболее преданных сторонников Алека Рассела в ожесточенных диспутах вокруг его творчества, Билл Поллок был директором художественных семинаров в Уэстли и возглавлял одну из ведущих лондонских художественных школ.
— Это шанс, который ты не имеешь права упускать, милая моя. За две недели ты узнаешь у Алека Рассела больше, чем я смог бы дать тебе за всю свою жизнь.
— Может, туда будет слишком тяжело попасть? — спросила она, полная сомнений, не понимающая, нравится ей звук имени Алека Рассела, или нет.
— Только что отпечатанный, Роза, — настаивал Артур, оживленно махнув проспектом. — Я устрою это для тебя. Лишь скажи, что ты готова поехать.
Числа точно совпадали с пешим походом Беатрис.
— Ладно, — сказала Роза.
Полная тоски, Роза приводила в порядок квартиру. Она решила поехать домой на несколько дней, пока не начнутся курсы. Холитри находился на границе Суррея, всего в тридцати километрах от ее родного дома в Гилфорде. Однако даже соседство с Беатрис казалось ей лучше, чем предстоящая домашняя жизнь. Это она почувствовала впервые.
Мачеха Розы отличалась невероятной домовитостью и ожидала от Розы того же. Роза подумала, что делать уборку за Беатрис ей бесконечно приятней, чем невольно оказаться включенной в бесконечный, длящийся круглый год процесс уборки, такой основательной, какую обычно делают весной. Энид Ферфакс не была коварной мачехой, какие встречаются в сказках; вне всяких сомнений, она делала для Розы все, что в ее силах, однако все-таки с того самого часа, когда овдовевший Рональд Ферфакс привел домой свою новую жену, между Энид и большеглазой, заброшенной всеми шестилетней девочкой, которая не помнила родную мать, никогда не возникало по-настоящему душевной связи, а отец, резкий и властный, обращался с ней абсолютно так же, как с мальчишками из средней школы, где он преподавал латынь. Единственное внимание и участие, какое Роза знала, исходило от ее сводного брата Найджела, сына Энид от первого брака. С той самой минуты, когда она впервые увидела Найджела, избалованного, но обаятельного мальчишку лет двенадцати, она боготворила его — беда лишь в том, что так продолжалось и по сей день. Сейчас Найджелу перевалило за тридцать, и он добился значительных успехов в одной из брокерских фирм, где в скором времени рассчитывал войти в долю. У него была неплохая холостяцкая квартира в Сити, но он регулярно приезжал в воскресенье на ланч, а порой и на все выходные, нередко привозя с собой свою очередную избранницу, что вызывало у Розы сущую агонию. Найджел, всегда безупречно одетый, со своим врожденным обаянием и располагающей внешностью, казался воплощением подающего надежды чиновника. Сухие черты лица Энид озарялись внутренним светом во время его приездов, она даже на короткое время устраивала передышку от бесконечной уборки дома.
Большинство подружек Найджела она, однако, встречала с плохо скрытым недоверием. Во время очередной уборки она доверительно сообщила Розе, что Найджел постоянно попадается на удочку авантюристкам, которых она обобщенно называла «золотоискательницами», и что по доброте своей натуры он и понятия не имеет, на что способно женское коварство. Однако, как ни парадоксально, но Энид мечтала, что Найджел остановит свой выбор на такой девушке, которая понравится и ей, и за мытьем посуды размышляли о новом участке земли, где два красивых дома в стиле «шале» стояли бы рядышком друг с другом, а она нянчила бы внуков. Как-то во время воскресного ланча, когда Энид расписывала Найджелу все эти прелести, в напрасной попытке выведать его планы и намерения, тот заговорщицки подмигнул Розе. Не то чтобы Найджел делился с ней всем, но она знала его все-таки намного лучше, чем мать.
Роза с болью понимала, что Найджел неизбежно вступит в такой возраст, когда захочет обзавестись женой. Вот уже несколько лет она отправлялась ко сну со стыдливой мечтой, скроенной по избитому романтическому сценарию: Найджел неожиданно признается, что всегда любил только ее одну, и заявляет о своем желании взять ее в жены. Кляня себя за этот тайный грех, она тем не менее ухитрялась приезжать в родительский дом всякий раз, когда ожидался его приезд, и с болезненным интересом рассматривала его очередную подружку. Они постоянно сменяли одна другую, все одинаково хорошенькие и в целом не очень умные. Все они были хрупкими блондинками, нежными и жеманными, как кошечки, и рядом с ними Роза казалась себе большой черной пантерой, сбежавшей из зоопарка. И считала, что не заслуживает прикосновения розовой помады к губам, отчаянных попыток что-то сделать с волосами или надеть свое «лучшее платье».
А для Найджела она всегда была маленькой сестричкой, так же, как для Энид, кем-то вроде подкидыша, робким, скрытным ребенком, который сторонился шумных игр и не отрывал глаз от книжки. Что касается Рональда Ферфакса, то он любил свою дочь, но ему до сих пор было больно видеть в ней так много черт его обожаемой первой жены. И он проявлял свою привязанность тем, что «делал для нее все, что мог», на практике это означало неустанную заботу об успехах в учебе и создание фундамента для дальнейшей карьеры, а также презрительно-насмешливое неприятие ее непонятных подростковых причуд, когда она вознамерилась было присоединиться к своре хиппи в художественной школе.
— Как я рада, что ты так рано приехала, — пробормотала Энид, чмокнув падчерицу в щеку. — Будь так любезна, займись нашим серебром. Найджел приедет завтра к обеду и останется на ночь. Он привезет свою новую девушку. — Энид произнесла все это заговорщицким тоном. — Ее зовут Филиппа, и у меня создалось впечатление, что он изрядно ею увлечен.
Как и обычно, Роза угодила в водоворот домашних хлопот. Ей не очень-то улыбалась перспектива провести субботний день, прочищая все щели в доме.
— Мне нужно посидеть завтра в библиотеке, мама, — сказала они виноватым голосом. — Все из-за летней школы. Нужно пробежаться по списку для дополнительного чтения.
— Ладно, милая моя, раз надо так надо, но тогда помоги мне, перед тем как уедешь, перевернуть перину в розовой комнате — и постарайся вернуться пораньше, чтобы помочь мне с готовкой.
Энид всегда старалась поразить воскресных подружек Найджела пенной женственностью розовой комнаты, которую она украшала цветами, снабжала графином с водой и писчей бумагой, словно была хозяйкой гостиницы из пьесы Ноэля Коуэрда, а не домохозяйкой зауряднейшего жилища среднего достатка.
