состоянии творческого напряжения, истощая себя всепоглощающей силой гениального мышления, поражая своим изможденным видом, забывая поесть, теряя сон. Только огненные глаза горели жаждой жизни, жаждой познания, жаждой творчества!
Когда родился сын, я оставила работу. У меня на руках было два младенца. Сын рос, обещая стать взрослым, ну а Даунька был вечным младенцем. С ним забот было куда больше. Его теловычитание заставляло тщательно следить за питанием. Обед ровно в три часа. С помощью телефона разыскиваю его по институту.
— Дау, ты почему не идешь обедать? Уже половина четвертого.
— Корочка, ты что-то путаешь, я уже обедал.
— Так, интересно, где и что?
— Что — забыл, а обедал, конечно, дома.
— Очень интересно, но ты зайди домой, проверим.
Через несколько минут влетает в кухню: 'Как вкусно пахнет! Оказывается, ты права, я действительно голоден'. Как-то в начале лета 1955 года сын на даче заболел. Приготовив завтрак для Дау, я поднялась к нему наверх, он принимал ванну.
— Даунька, с дачи звонил врач. Гарик опять заболел, и я срочно туда еду. Ты скоро спустишься завтракать? На столе в кухне все горячее. Смотри, не задерживайся.
— Через пару минут буду внизу.
— Даунька, запомни, на моей половине стола я все приготовила тебе для обеда, там и подробная инструкция, в какой последовательности, что и как все это есть.
— Ты там так долго собираешься быть?
— Не знаю, в каком состоянии Гарик. Если не вернусь к ужину, найдешь все в холодильнике.
Из ванны Дау вынул звонок из института. Его ждали иностранцы. Конечно, он забыл заглянуть в кухню, а в 16.00 у него была лекция в МГУ. Освободившись от иностранцев, он, не заходя домой, сел в ожидавшую его машину. В 18.00, возвращаясь из университета, в машине он почувствовал себя плохо: 'Понимаешь, Коруша, мне вдруг стало дурно. Я испугался, и тебя как назло нет. Подумал, если ты еще не вернулась, лягу в постель и вызову врача. Перепугался ужасно! Когда приехал, заглянул в кухню, тебя нет. Но я увидел еду на столе и вспомнил, что у меня с утра не было, что называется, маковой росинки во рту!'.
Гарику уже три года. Поднимаюсь к нему в комнату наверх, стараюсь идти очень тихо, чтобы не услышал Дау, с воспитательной целью, сделать сыну замечание, но Дау уже тут как тут: 'Коруша, почему ты вмешиваешься в личную жизнь ребенка? Ты ему хочешь испортить детство? Почему ты прежде всего, перед тем как войти в комнату, не постучала, не спросила разрешения войти? Гарик, приучи маму к культурному обращению, запирай свою комнату на ключ, смотри, как легко запирается, раз — и закрыто. Теперь открой — видишь, как легко. Пусть мама не мешает тебе играть'. В результате, в 12 часов ночи окно в комнате Гарика освещено. Я сижу у его двери на полу и плачу. Гарик спит на полу одетый. Слышу, пришел Дау:
— Коруша, почему Гарик не спит? Я видел в его комнате свет.
— А ты иди сюда, наверх, загляни в замочную скважину.
— И давно он так спит?
— Очень.
— А что делать?
— Пойди к Шальникову и попроси помощи. Я боюсь сильно стучать и кричать, можно перепугать ребенка.
Экспериментатора А.И.Шальникова пришлось поднять с постели, он сумел открыть дверь. Сын рос, учился слишком легко, очень увлекался химией. Купила Меньшуткина, поставила в кухне на столе, книга исчезла, оказалась у Гарика под подушкой. Потом он увлекся химическими опытами — на кухне все стреляло. Гарик кончал уже восьмой класс. Наступила пора юности, избыток энергии. Газетная статья «Плесень» заставила насторожиться. Пока еще сын не понимал, кто его отец. Когда юнец уже споткнулся, поздно говорить о воспитании. Надо заранее позаботиться, чтобы у него не было праздного времени.
— Дау, я считаю, что одиннадцатый класс — это просто глупость, поэтому решила перевести Гарика в школу рабочей молодежи. Днем он будет работать, а вечером учиться в школе рабочей молодежи. Там еще не успели добавить одиннадцатый класс.
— Коруша, неужели ты все это серьезно говоришь?
— Да, я решила это очень твердо!
— А я категорически против! Учеба — вещь серьезная! Работать и учиться трудно. Да и зачем в его возрасте работать? Он перенес такое серьезное заболевание в детстве. Ведь фактически он стал совсем здоровым только последние два года.
— Этого я не могла забыть, но из сына надо вырастить человека, а не «плесень»! Он слишком легко учится! А впрочем, зачем нам спорить. Давай спросим самого Гарика. Ты всегда говорил, что нельзя навязывать родительского мнения.
— Да, конечно, это Гарик должен решить сам. Нельзя ему навязывать родительского мнения.
— Гарик, как ты хочешь: учиться в одиннадцатом классе или с утра работать в химической лаборатории, а вечером учиться в школе рабочей молодежи?
— Разве меня пустят работать в химическую лабораторию?
— Конечно, пустят, ты даже будешь получать свою заработную плату.
— Я очень хочу работать в химической лаборатории.
Потом Дау мне сказал: 'Ты не права, Коруша. Ты сыграла на его страсти к химическим опытам'.
— Даунька, на мою ошибку укажет только время. Сын — это большая ответственность! Работа и не множко жесткие условия ему не повредят.
— Главное, Коруша, Гарик сам так хочет.
Когда первого сентября ребята — шумные и веселые — неслись в школу, мне стало грустно. А когда первого октября вечером после работы сын уехал на первый сбор в вечернюю школу и вернулся только после 23 часов, я уже ждала его на троллейбусной остановке, жадно оглядывая пустые проходившие троллейбусы.
— Гарик, наконец-то! Почему так поздно? Было много уроков?
— Нет, мама, мы не учились. У нас было только собрание. Оно очень поздно началось.
— Что же вам сказали на собрании?
— Нам сказали, чтобы мы на занятия не приходили пьяными.
У меня просто остановилось дыхание. Хорошо, что Дау этого не слышал. Потом занятия наладились.
Работая со взрослыми в институте, Гарик и сам быстро взрослел. Немного смущаясь, но с большим восторгом, еще детским языком он говорил об отце: 'Мама, я слыхал, про папу говорили, что он… это правда?'.
— Да, сынуля, наш папка очень умный. Да, сынуля, наш папка очень талантлив.
В этот страшный год, роковой для нас, сын стал понимать человеческую ценность своего отца. У Гарика — день первой получки.
— Мама, мне сегодня в институте дали 20 рублей.
— Да, это твои деньги, первые заработанные.
— А можно мне их потратить на что я захочу?
— Конечно, можно.
— Все?
— Да, все.
Он вернулся с двумя маленькими кожаными футлярчиками, прошмыгнул наверх, к себе в комнату и заперся. Потом я нашла спрятанные футлярчики с какой-то металлической смесью. Он с детства стремился все разобрать на составные части, а потом конструировать по своему усмотрению. Дау скрытой камерой наблюдал за работающим сыном. Как-то, весело потирая руки, он мне сказал: 'Коруша, ты и на этот раз оказалась права, Гарик очень преуспевает на работе, его, одного из всех учеников-лаборантов, уже стали допускать к сложным приборам'.
— А когда я еще была права?
