начал мыслить. Если довериться естественному ходу событий, понадобится еще тысяча веков, пока разум станет главенствующей силой и вытеснит недомыслие, суеверие, невежество.
– Подождем, – улыбнулась Рэти.
– А ждать мы не можем! – Лайт не ответил улыбкой на улыбку. – Слишком много на свете зла, страданий, горя.
Рэти, набросав на пол все мягкое, что подвернулось под руку, уютно устроилась в углу комнаты и внимательно следила за Лайтом, часто вскакивавшим с кресла, чтобы вытянуться перед ней во весь рост или сделать несколько широких быстрых шагов. Давно уже она не испытывала такого душевного покоя. Она сидела и слушала, не расплываясь в наркотическом тумане бездумья, и ей не было скучно и никуда не хотелось бежать, чтобы испытать что-то новое, более острое. Глядя на широколобое, темноглазое, удивительно подвижное лицо Лайта, она усмехнулась неожиданно пришедшей мысли – ей действительно впервые встретился человек, опьяненный своими мыслями, полный до краев, даже перехлестывавшим через край чувством ответственности за судьбу всех живущих на Земле.
– Чему вы ухмыляетесь? – спросил Лайт без обиды и подозрительности.
– А что изменится, когда появится ваш этот…
– Называйте, как он этого достоин: чев – Человек Величественный.
– Пусть будет чев. Мне не совсем ясна его роль.
– Признайтесь, что вы не верите в возможность его создания.
– В эту минуту – верю.
– И на том спасибо. А все остальные, за исключением одиночек, не верят даже на минуту. Поэтому уже своим появлением он заставит поверить в реальность бессмертия.
– А вы уверены, что оно необходимо? Мне иногда кажется, что эта канитель и без того слишком затягивается. Если разобраться, то жизнь – чертовски однообразная и скучная процедура.
– Разумеется, Рэти! – обрадовался Лайт. – Конечно, скучная! Жить, без цели и смысла перемалывая дни. Да еще разбираться в смысле жизни! Это самое опасное. Все религии запрещали задавать вопросы и разбираться. За первую же попытку что-то узнать и понять человек был изгнан из рая. Аргументация трусливых защитников жизни неотразима: родился – живи! Вот тебе и весь смысл. Терпи. Жди, пока осушишь всю чашу страданий. А почему? Зачем? Не твоего ума дело. Пути неисповедимы…
– Вы не ответили на мой вопрос о роли чева.
Лайт долго расхаживал по комнате, будто забыв о своей гостье. И ответил без прежней уверенности в голосе:
– Мне самому многое неясно, Рэти. Уж очень сложным и загадочным выглядит в моих мечтах это создание. Ясно мне только одно: не вместо нас, а рядом с нами появятся мудрые помощники – чевы. Они станут воплощением того Разума, на силу которого всегда возлагали свои надежды лучшие представители человечества. Они помогут людям осуществить древнейшую мечту о жизни без неурядиц, войн, лжи, несправедливости – мечту о счастье для всех.
– Вот в это верится мало. И без ваших чевов тесно на Земле, ступить некуда.
– Они никого не стеснят. Ведь им не нужны будут наши жалкие укрытия от непогоды и чужих глаз. В их распоряжении будет весь космос. И никого они не объедят, потому что им не нужен будет наш хлеб.
Лайт вдруг запнулся, покраснел и закончил виноватым лепетом:
– Простите, я заговорил о хлебе и вспомнил, что мы еще не чевы. Я забыл предложить вам поесть.
– Ты предлагал, Гарри, как только я вошла. Предложил автоматически и даже не расслышал моего ответа. Я действительно проголодалась. Не беспокойся, я сама все найду.
Как на редкостное зрелище смотрел Лайт на девушку, передвигавшуюся по его квартире с такой непринужденностью, будто она давно здесь жила. Рэти обшарила холодильную и термическую камеры, расставила тарелки и бокалы.
– Я удивляюсь, как мне повезло, – признался Лайт. – Разве это не чудо, что ты у меня?
– Такие чудеса я совершаю часто.
Они ужинали молча, как сильно проголодавшиеся люди.
– А мне все-таки жаль твоего чева, – сказала Рэти. – Не суметь поесть… Кстати, а как он будет размножаться?
– Не знаю, Рэти. Я еще очень многого о нем не знаю. Могу только предполагать, что все его чувства – и любовь, и наслаждение – все будет неизмеримо сильнее наших…
Лайт действительно знал тогда очень мало, гораздо меньше, чем ему казалось.
– Слава богу, что ты не чев, – зевая, проронила Рэти. – Я очень устала, милый. Пойдем спать.
Корабли, участвовавшие в гонке, ушли со старта. Лайт не собирался следить за всеми перипетиями соревнования – за прохождением контрольных пунктов и маневрированием на трассе. Он выключил передачу, но тут же зазуммерил оптитрон. Лайт увидел улыбающуюся Рэти. Как она умудрилась набрать его номер после только что перенесенной перегрузки, он понять не мог.
– Гарри! Ты помнишь, какой сегодня день?
– Помню, Рэти. (Это была дата их первой встречи.)
– Я хочу отметить его победой.
– Будь осторожна, дорогая.
– Подойди ближе. Еще ближе!
Лайт приник к объемному изображению, словно висевшему перед ним, и его глаза слились с глазами Рэти, летевшей по трассе Земля – Луна – Земля.
2
Еще один человек следил за каждым движением Рэти с чувством особой заинтересованности. В отличие от Лайта он находился высоко над Землей, в своей резиденции, вращавшейся на персональной орбите.
В космосе вращались сотни сооружений самой причудливой архитектуры. Фантазия зодчих, освобожденная от оков земной статики, создавала здания никогда ранее не виданных пропорций. Многообразным было и их назначение. Исследовательские лаборатории соседствовали со спортивными базами, дворцы науки – с экспериментальными заводами. Многие из них были возведены под эгидой международных организаций. Другие олицетворяли техническую мощь отдельных стран, давно покончивших с частным предпринимательством.
И лишь один искусственный космический островок являлся личной собственностью. Владел им самый богатый человек «последнего бастиона демократии».
К тому времени, которому посвящено наше повествование, от Сэма Кокера VI, каким он родился 118 лет назад, осталось немного. В груди его билось пластозиновое сердце; пищу перерабатывали органы, скроенные из прочнейшего гистапсона; безотказно действовали сантопроновые почки… Даже глаза Сэма, недавно вновь пересаженные от почти погибшего юноши, светились, как им и положено в двадцать лет.
Для полной реконструкции Кокера, по мнению его родственников, не мешало бы еще пересадить в его черепную коробку чей-нибудь мозг – более молодой и поворотливый. Ему намекнули на это еще лет сорок назад. Но Сэм пришел в ярость. Он был уверен, что самым богатым человеком в мире может быть только самый умный. А богаче Сэма не было никого.
– Зачем мне мозг какого-то болвана, который не сумел даже сколотить приличного состояния? – кричал он. – Я вижу вас насквозь. Вы хотите, чтобы от меня ничего моего не осталось, кроме ягодиц. Мой мозг – это я. А я – это деньги. А деньги – это всё!
В словах Кокера был тот резон, что его финансово-промышленной империей все равно не мог бы руководить один человек, какие бы молодые и гениальные мозги у него ни были. Сэму не довелось быть ни на одном заводе, и он понятия не имел, как делаются вещи. Но ему принадлежали контрольные пакеты
