Господин Нан был чиновник молодой и настойчивый, выходец из сонимских крестьян, скорее умный, чем добродетельный, и из некоторых вещей, которые господин Андарз знал о Нане, он мог заключить, что у этого человека волчьи зубы и лисий хвост, и даже Андарз не подозревал, сколько казенного добра застряло в этих зубах, пока секретарь Андарза, Иммани, у которого был нюх на подобные дела, не принес Андарзу ворох бумаг, уличавших Нана в крупных хищениях.
Господин Андарз тоже уселся в кресло: и вдруг вся беззаботность его исчезла, как исчезает жизнь из утки, подбитой стрелой. Он сказал:
– Я призвал вас, господин Нан, чтобы рассказать некоторые обстоятельства убийства господина Ахсая.
Нан снова оставил в покое персик и почтительно склонил голову.
– Вчера вечером, – сказал Андарз, – господин Ахсай ушел от меня, унося с собой пачку осуйских кредиток, общей суммой на миллион. Он должен был обменять их на одно заинтересовавшее меня письмо. Сегодня утром при нем не было ни денег, ни письма.
Голос Андарза задрожал.
Молодой чиновник вежливо улыбнулся хозяину. Он знал, что господин Андарз – нервный человек. Заплачет ветер в дереве – заплачет и Андарз, а через минуту, глядь, – веселится. «Наверное, что-то его давеча очень развеселило, – подумал Нан, – если он сейчас такой грустный». И Нан сам грустно взглянул на персик, который ему очень хотелось доесть.
– Много лет назад, – сказал Андарз, – как вам, без сомнения, известно, город Осуя попросился обратно в империю, и среди чиновников, посланных государыней в Осую, были я и советник Нарай. Тогда господину Нараю было сорок шесть. Как вы знаете, господин Нарай столь неудачно повел дело, что нас выгнали из города, а того человека, который нас пригласил, толпа повесила на фонаре и выщипала его, за ночь, до костей.
– Поведение Нарая было непростительно, – сказал молодой чиновник.
– Осуя соглашалась вернуться в империю лишь на определенных условиях, – осторожно заметил Андарз. Господин Нарай вел себя так, чтобы добиться отмены позорных для государя кондиций.
– Это называется: сжечь стог сена, чтобы найти иголку, – усмехнулся Нан. – С той только разницей, что Нарай сено сжег, а иголки так и не нашел.
Андарз неприятно поморщился. Несмотря на то что Нарай не явился на сегодняшний праздник, Андарзу не очень-то понравилось, что молодой чиновник так отзывается о любимце государя.
– В суматохе бегства, – продолжал Андарз, – ко мне попал в руки ларец с бумагами господина Нарая, а в нем – одно письмо, которое я посчитал нужным оставить у себя. Господин Нарай решил, что ларец сгорел. После этого наши пути разошлись, а так как господин Нарай не пользовался влиянием, я не видел надобности в этом письме. Вместе с ларцем оно хранилось у моего брата, наместника Хабарты. Шесть месяцев назад, испугавшись излишнего влияния, которое Нарай оказывает на молодого государя, я попросил брата прислать мне это письмо с моим секретарем Иммани. Я рассчитывал предъявить императору это письмо и покончить с замыслами этого ханжи.
Молодой чиновник едва заметно сдвинул брови. Шесть месяцев назад Андарз не мог «пугаться пагубного влияния Нарая» по той простой причине, что шесть месяцев назад именно Андарз представил Нарая государю. Стало быть, Андарз представил Нарая государю, чтобы тот отрубил для государя все головы, которые государь сочтет нужным, и тогда же отправил к брату за письмом, чтобы всегда иметь свою веревку на чужой шее.
Нан еще раз взглянул на персик и понял, что между ним и персиком больше ничего не произойдет.
– Недалеко от столицы на моего секретаря напали разбойники, отняли подарки и письмо, спрятанное в стенке черепаховой шкатулки. Вряд ли эти негодяи умели читать. Но вот неделю назад ко мне явился господин Ахсай, и сказал, что к нему пришел какой-то человек, и предложил мне выкупить через Ахсая письмо за миллион. А иначе он угрожал продать письмо советнику Нараю. Согласитесь, – вздохнул Андарз, – что я не мог отказаться.
– Ахсай знал этого человека раньше?
– Нет, – сказал Андарз, – этот человек сказал, что его люди не очень-то любят черствые сердца горожан и предпочитают первозданность зеленых лесов, а в столицу он пришел ради письма. Он произвел на Ахсая впечатление беглого мелкого чиновника.
Нан фыркнул: стихи о черствых сердцах горожан и первозданности леса были одними из самых известных стихов Андарза.
– Этот любитель стихов и лесов настаивал на осуйских чеках, а не на обычных деньгах?
– Да. Но это вполне разумно – миллион в деньгах империи займет целый мешок.
– Где они должны были встретиться?
– В какой-то харчевне, позавчера вечером.
Андарз помолчал.
– И вот вчера утром я слышу об убийстве и о том, что убийца уже найден. Я знал господина Ахсая за человека, который любит развеселиться после сделки. Я подумал: наверняка Ахсай отдал этому человеку меньше денег, чем попросил у меня. Сунул письмо в сапог и принялся пировать. Он ведь не подозревал об истинной его важности. Думаю, что он напился до бровей и затеял драку с этим… Фазаненком. Мудрено ли случиться тому, что случилось? Я поспешил в Четвертую Управу, зная господина судью за человека, далекого от Нарая и всякой подлости. Я, признаться, был шокирован его поведением… Но, как вы знаете, ни письма, ни денег при покойнике не было! Этот бродяга, верно, вытащил его из сапога и бросил куда-нибудь, или сунул в щель!
– Что же вы хотите? – уточнил господин Нан.
– Всеми делами в управе занимаетесь вы. Допросите Фазаненка или устройте ему побег и приведите сюда.
– Лоня-Фазаненок, – мягко сказал Нан, – не убивал господина Ахсая.
– Как не убивал?!
– А вот так. Тот, кто его убил, не взял с трупа ничего, кроме самого главного, и оставил нетронутый труп в веселом квартале: на того, кто ограбит мертвеца, неизбежно должно было пасть подозрение в убийстве.
Нан хотел сказать, что, возможно, за трупом даже следили: очень уж быстро арестовали Фазаненка. Но господин Нан был не из тех, которые излагают любое соображение, которое приходит им в голову, лишь бы поразить собеседника быстротой мысли.
Вместо этого Нан пошарил у себя в рукаве и извлек из него, к удивлению императорского наставника, два круглых камня, связанных между собой цепочкой.
– Что это? – спросил Андарз.
– Эта штука, – сказал Нан, – на жаргоне столичных шаек называется «ловчий цеп». Ее бросают так, что она обвивается вокруг шеи, а потом бандит прыгает сверху на человека и добивает его камнем или тащит для выкупа. У покойника Ахсая были два синяка, под ухом и на затылке, и полоса вокруг шеи. В него сначала бросили «ловчим цепом», а потом задушили. Это работа бандита высокого полета. Разве такое по плечу Лоне-Фазаненку?
Господин Андарз молчал довольно долго.
– Да, – сказал он, – все сходится. Видимо, разбойник, встречавшийся с Ахсаем, ограбил его и убил, не отдав письма. Отыщите этого разбойника!
Нан улыбнулся.
– Так Ахсай сказал, что вы не знаете продавца?
Андарз обиженно прижал большой палец к столу.
– Откуда? Я не общаюсь с лесными разбойниками. Он назначил свидание в каком-то притоне…
– Ахсай врал, – сказал Нан.
Андарз недоуменно сощурился.
– В этом деле есть три обстоятельства, – сказал Нан. – Первое – это то, что человек, который продавал это письмо, знал, что вы находитесь в отчаянном положении. Что господин Нарай каждый день истребляет вас в глазах государя. Что вы купите это письмо и отдадите его государю, а не господину Нараю. Сколько людей это знает?
