будущее.
В. Н. Демин в своих сравнительно-мифологических разработках и полевых исследованиях, которым он, без преувеличения, отдал жизнь, ориентировался главным образом на поиски следов высокотехнологичной гиперборейской цивилизации, значительно удаленной от нас во времени; в свете этой концепции он пересматривал основы академической истории, предпочитая вообще не употреблять такие слова, как палеолит или мезолит. Результаты этого переосмысления он изложил в многочисленных книгах, приобретших широкую известность благодаря новизне подхода и огромному фактическому материалу, поданному нетрадиционно и ярко. Не полемизируя с этим подходом, автор этих строк тем не менее полагает, что методологически вряд ли целесообразно переносить на палеоарктическую протокультуру Северного полушария цивилизационную модель современного типа. Такая протоцивилизация оставила бы более заметные следы.
Пересмотр академической парадигмы скорее должен идти через переосмысление самой цивилизационной модели. Да, северная протокультура была несравненно более высокой, чем то утверждали наши недавние представления об убогих дикарях палеолита. Но эти представления стремительно меняются, и не вопреки археологии, а благодаря ей: новые находки, прежде всего изделий из органических материалов, уже вводят в академическое палеолитоведение такие понятия, как каботажное плавание, плетение сетей, ткачество и т. д. На очереди пересмотр отношения к тому, что приходится, за неимением лучшего, называть паранормальными способностями палеолитического человека…
Но при всем том это была протоцивилизация каменного века! Ей были ведомы металлы — самородные медь и золото, метеоритное железо (этих вопросов мы коснемся в книге), однако лишь как сакральные субстанции, подлежащие символическому и религиозному осмыслению, но никак не бытовому применению в качестве орудий или тем более оружия. Они, по-видимому, были еще священнее и чтимее, чем камень и земля (Дивий Камень и Мать Земля), которые также недопустимо было без крайней нужды нарушать. Потому и трудно найти следы этой легкой и чуткой протоцивилизации, что не корёжила она землю. А если и встречаются нам ее руины, то мы, наверное, и впрямь зачастую принимаем за естественные скалы эти эльфийские замки, как иногда пишут в литературе жанра фэнтези: не исключено, что ее авторы в чем-то опередили историков…
Надо сказать, что понятие друидической (а тем более протодруидической) традиции значительно шире, нежели совокупность религиоведческих, археологических, этнографических и т. п. данных, относящихся непосредственно к тем кельтским народам, у которых существовал друидизм как религия, в ее исторической данности. Современный человек, как правило, безо всяких методологических затруднений соотносит с друидизмом и нынешнее британское неоязычество, и художественные произведения в жанре фэнтези, и некоторые проявления молодежной контркультуры, «стилизованные» под кельтику. Разумеется, это некорректно с научной точки зрения; однако нельзя не отметить, что и исторические кельты связывали с друидической традицией не только произведения собственной культуры, но и те, которые не принадлежали кельтам, а лишь предшествовали им. Классический пример — знаменитый Стоунхендж, фигурирующий в кельтских преданиях о волшебнике Мирддине (Мерлине), однако созданный задолго до появления кельтов на Британских островах.
Если нынешнее расширительное понимание друидизма можно отнести на счет всеядности современной культуры (не только массовой), то собственно кельтские представления о том, что такое друидические памятники, наверняка имеют под собой гораздо более прочное основание. Легендарно- мифологическая историография такого рода — это вовсе не басни, не сказки, в их теперешнем восприятии, а именно то, что и формирует ту или иную традицию, причем не только в рамках исторически определенного этноса, но и в метаисторическом смысле, когда линия духовной преемственности соединяет культуры, зачастую весьма различные в этнолингвистическом отношении и отстоящие друг от друга во времени на века и даже на тысячелетия. Такая линия, как правило, может быть охарактеризована как мистериальная, инициатическая, посколку она сохраняется благодаря существованию мистериальных центров и сообществ, где происходит посвящение в таинства традиционного сакрального знания — знания всеобъемлющего, каноничного и всегда апеллирующего к авторитету более древних традиций.
Именно таковы были, как известно, Элевсинские мистерии Древней Греции с их палеобалканскими (пеласгийскими, фракийскими и т. п.) корнями. Вряд ли можно сомневаться в том, что и друидическая инициация восходит к духовным традициям глубокой древности. Ведь, скажем, в древнеирландской литературе упоминаются и вкратце описываются предшественники кельтов, ставшие для последних божествами. Правомерно предположить, что и Друидические мистерии генетически связаны с той же самой традицией (праиндоевропейской? или еще более древней?), которая в классической Античности воспринималась как изначальное Божественное Откровение (кстати, кельты еще полтора — два тысячелетия назад говорили о своих общих с эллинами истоках).
Можно ли сейчас конкретизировать эту традицию, постичь ее в сколько-нибудь определенных формах? Пожалуй, да; суммируя представления о наиболее чтимых древних памятниках у кельтов и у греков, от Стоунхенджа до критского Лабиринта, нетрудно придти к выводу, что это была палеоевропейская традиция мегалитической культуры, носители которой не просто почитали
Не вдаваясь сейчас в детали (которым, собственно, и посвящена вся эта книга), отметим, что священнейшим средоточием мегалитического (протодруидического) мировоззрения, несомненно, выступает понятие Камня. Именно оно, будучи высшей ценностью ритуального, духовного, молитвенного Делания (а одновременно и основой эмпирического, «технического» бытия) в мегалитической культуре, позволяет связать воедино и более поздние (на первый взгляд совершенно разобщенные) отголоски этой культуры. Они не только нашли свое концентрированное выражение во многих архаизирующих памятниках Северной Европы и, в частности, Русского Севера; благодаря обозначенному выше ракурсу эти отголоски закономерно обнаруживаются в генетически родственных культурных проявлениях и иных, весьма удаленных и вроде бы не северных регионов.
Прежде всего речь идет об идеях духовной алхимии, понимаемой как традиционная сакральная область знания (причем имеется в виду не только средневековая латинская алхимия, но и греко-египетская, и арабская, и индийская, и даосская). Ведь поиски Философского Камня типологически родственны глубоко архаичному, по сути вполне мегалитическому «взысканию Камня» как высшей сакральной ценности мироздания. Но, в ретроспекции мировой культуры, Камень — это еще и Святой Грааль, в одной из его ипостасей (возможно, изначальной), известной нам благодаря знаменитой поэме немецкого миннезингера Вольфрама фон Эшенбаха (ок. 1170 — ок. 1220). А значит, в качестве источника для исследования мегалитического, протодруидического наследия в принципе может быть использована и Граалиана, во всем многообразии ее сюжетов, и даже средневековый культ Прекрасной Дамы, которая в поэзии трубадуров и миннезингеров именуется «живым Граалем». Тем более, что в число преданий Граалианы входит и сюжет (ныне основательно забытый) о странствии рыцарей Короля Артура в пределы легендарного полярного материка. При этом не столь существен характер этого странствия (реальное плавание, или же духовное паломничество), важна полярная ориентация сюжета.
О гиперборейском аспекте протодруидизма говорили не только Рене Генон и Герман Вирт. В середине XX в. немецкий ученый и философ, близкий антропософской традиции, Рудольф Майер писал о Гиперборейских мистериях, которые были в своей основе сохранены в рамках кельтской культуры, а также в инициатических знаниях Савы, Сабейского царства, включавших в себя таинства Камня Мудрецов. По Р. Майеру, последние хранители этих мистерий дохристианской эпохи пребывали в посвятительных центрах друидической Ирландии. Возрождение же Гиперборейских мистерий свершилось в духовном христианстве Ирландской Церкви первых веков ее существования, независимой от Рима; ирландские хранители высшей мудрости принесли ее творческие импульсы на европейский материк. Один из них — Иоанн Скотт Эриугена,
