Смешно.
Неандертальский мальчик спит у камина в моём загородном дворце. Я иногда снюсь ему в виде огромного доброго дядьки, одетого в облако. От меня хорошо пахнет. Наяву ему помогают две простодушные деревенские тётушки, добрые и надёжные. Он уже умеет говорить, ухаживать за собой, есть с помощью ложки. Любит мыться. Любит книжки с картинками. Любит, когда ему из них читают.
Но спит он только на ковре у камина. Ковёр толстый, нога в нём тонет чуть не по колено. Мальчику это нравится.
Сначала я хотел рассказать эту историю ему, а потом подумал: нет, не надо. Пусть хотя бы для него мир окажется добрым.
Тогда я рассказал её самому себе – пятнадцатилетнему. Я мыл машины богатых парней и мечтал о том, как этих парней перебить.
Постепенно они сами друг друга перебили…
Я рассказал её один раз, потом сделал так, как будто не рассказывал, и рассказал ещё. И ещё, и ещё, и ещё. Мне нравилось, как он слушал. Какие у него были глаза.
Я рассказываю, а потом заставляю забывать. Снова рассказываю. Я, как шахматист, отрабатывающий дебют, отрабатываю своё поражение.
Что, никак не могу успокоиться?
Не знаю.
0.
За условное начало я решил взять тот случай, после которого группу «Мангуст-4/4» расформировали, бойцов поувольняли как бы по сокращению, а я огрёб полный ящик помидоров.
То есть на самом-то деле можно было взять некий момент раньше: когда в группу перевелась Лиса, например; или когда Скиф, ещё только-только лейтенант, вдруг почувствовал в промежности зуд, а в РК-54 – маршальский жезл. Я в тот раз просто начистил ему рыло – с глазу на глаз. Хорошо, что он не успел наворотить ничего непоправимого.
А главное: никто, кроме меня, ничего в тот раз не понял. И не надо.
А можно – взять немного позже. Когда мне поставили диагноз и сказали примерный срок. Когда с объекта «304» пришёл странный сигнал. Когда…
Это пропустим.
В общем, я подумал и решил взять за отправную точку тот дурацкий со всех точек зрения случай. Нипочему. Просто решил.
Mea vole, mea culpa.
Что в переводе означает: я начальник, я и отвечу за всё.
Ещё: разумеется, я не мог знать всё онлайн. Я многое знал – больше, чем это положено командиру моего весьма среднего звена, – о многом догадывался и ещё больше – тупо вычислял. Так вот, то, что я буду рассказывать, состоит примерно на треть из того, что я прямо и непосредственно знал в момент событий, на треть – из того, что смог вычислить, вспомнить и сопоставить позже, но ещё будучи в… как бы правильно сказать?.. – в неизменённом состоянии. Наконец, последняя треть – это то, что я вычленил из того массива знаний, который стал доступен мне позже, в самом начале вечности. Может быть, я вычленил не всё, может быть, до чего-то просто не дотянулся… Но не думаю, что там, в далёких уголках памяти, за прикрытыми (хотя и не запертыми) дверями, в ненадписанных коробках и безымянных папках, хранится нечто такое, что сильно повлияло бы на смысл этой истории. И я бы охотно обошёлся вообще без этой последней трети, но – не получается, слишком много белых пятен и непонятных связок. То есть если рассказать только то, что было, почти всё останется не только непонятным, а – неправильным, кривым, нелогичным.
Собственно, таким оно мне долго и казалось…
Это я сейчас всеведущ. Тогда я таким не был.
Сейчас я бессмертен, тогда я умирал. Я не показывал виду, но знал, что умираю.
Наконец, тогда я ещё никого не простил.
И последнее: я буду стараться делать вид, что не знаю настоящих имён ребят (потому что так положено по инструкции: только оперативные псевдонимы и личные номера), что я не имею права разглашать тайны, что я связан инструкциями и уставами. Метод Станиславского: сами придумайте себя и потом живите строго по придуманному, а иначе получится лажа.
Впрочем, лажа получится в любом случае. Никогда ещё жизнь человека – любого – не заканчивалась как-то иначе. Человек проигрывает всегда.
Закон сохранения смерти.
Всё. «Время. Начинаю про Гудвина рассказ…»
Гудвин – это я.
1.
Новые маскировочные комбинезоны оказались дерьмом – да, они неплохо сливались с грунтом, с трёх шагов не разобрать, что перед тобой: валун или человек, – но температуру не держали совершенно, к двум часа дня у меня уже почти полгруппы было санитарных потерь: тепловые удары. Весна весной, а климат климатом: ночи здесь сравнительно холодные, но днём докатывает до сорока в тени, а полежи-ка на солнцепёке?.. Соболь, оклемавшись, приполз обратно, а вот Спам, Гризли и Хряп так и провалялись в тенёчке до конца операции, и Хряпа медики сразу после этого дела списали, он и раньше сдавал, это был не первый такой случай у него.
Мы со Скифом лежали в ежевике на краю обрыва и смотрели вниз. Нас интересовал вон тот особнячок с
