— Я тебя слышу, мама.
— Все, кроме нас, преследуют чеченцев, — продолжала она. — Это стало нормой в России и в мире. И не только чеченцев, но всех российских мусульман. Путин подвергает их гонениям, а Буш его поощряет. Пока Путин называет это войной против террора, он может делать с чеченцами все, что ему заблагорассудится, и никто его не остановит. Разве не так, Исса?
Но короткий миг радости давно миновал. На лице снова залегли тени, в голубиных глазах светилась тоска, костлявая ладонь легла на браслет, словно защищая его от посягательств.
Были вещи и посерьезнее. Тайком проинспектировав чердак, который Исса теперь считал своей суверенной территорией, — в это время парень, по обыкновению, беседовал в кухне с Лейлой, — Мелик сделал несколько разоблачительных открытий: скрытые запасы еды, свидетельствовавшие о возможном плане бегства; украденная из семейного альбома в гостиной фотография-миниатюра помолвленной сестры Мелика в восемнадцать лет — женская головка и плечи, в позолоченной рамке; а еще отцовская лупа, лежащая на раскрытом телефонном справочнике Гамбурга, в разделе многочисленных банков.
— Господь дал твоей сестре чудесную улыбку, — радостно отреагировала Лейла в ответ на бурные возмущения сына, утверждавшего, что они приютили не только нелегала, но еще и извращенца. — Ее улыбка снимет тяжесть с сердца Иссы.
Итак, говорил Исса по-чеченски или не говорил, родом он из тех краев. Его родители умерли, но на все конкретные вопросы он отвечал озадаченным выражением лица, таким же, как у тех, кто его приютил, и туманным взглядом куда-то в угол. Экспатриант, бездомный, бывший преступник и нелегал, он, однако, не сомневался в том, что скоро его нищенству придет конец и Аллах обеспечит его всем необходимым для занятий медициной.
Когда-то Мелик тоже мечтал стать врачом и даже добился от отца и дядьев обещаний совместно профинансировать его обучение, что означало для семьи немалые жертвы. Сыграй он футбольных игр поменьше и покажи результаты на вступительных экзаменах получше, сегодня был бы студентом- первокурсником медицинского факультета и вкалывал до седьмого пота, дабы им гордилась его родня. Поэтому можно понять, что легкомысленные слова Иссы о том, что Аллах позволит ему осуществить то, в чем он, Мелик, потерпел очевидную неудачу, заставили последнего махнуть рукой на предупреждения матери и устроить нежелательному гостю допрос с пристрастием — но со всей мягкостью, продиктованной его великодушным сердцем.
Они были в доме одни. Лейла ушла за покупками, и раньше полудня он ее не ждал.
— Ты, наверно, изучал медицину? — предположил он, усаживаясь рядом с Иссой для большей доверительности и представляя себя в роли изощренного следователя, какого еще белый свет не видывал. — Это здорово.
— Я бывал в больницах, эфенди.
— В качестве практиканта?
— Пациента, эфенди.
«Эфенди». Откуда это у него? Не иначе как из тюрьмы.
— Но ведь это не одно и то же, не правда ли? Врач должен разбираться в чужих болезнях. А пациент просто ждет, когда врач поставит ему диагноз.
Исса обдумывал это утверждение, как он обдумывал любые утверждения, даже самые невинные, демонстрируя сложную гамму чувств: ухмылочка куда-то в пространство, поскребывание бородки тонкими пальцами и, наконец, лучезарная улыбка… без ответа.
— Сколько тебе лет? — Мелик задал вопрос в лоб, неожиданно для самого себя. — Если мне позволено спросить, — добавил он не без доли иронии.
— Двадцать три, эфенди, — ответил парень, опять-таки после долгого раздумья.
— Не так мало. Даже если ты завтра получишь вид на жительство, ты сможешь стать квалифицированным врачом не раньше тридцати пяти. И тебе необходимо выучить немецкий, что тоже потребует денег.
— А еще я, с Божьей помощью, женюсь на хорошей женщине, и у меня будет много детей, два мальчика и две девочки.
— Боюсь, что не на моей сестре. У нее в следующем месяце свадьба.
— Пусть Господь пошлет ей много сыновей, эфенди.
После короткой паузы Мелик сделал новый выпад:
— А как, собственно, ты оказался в Гамбурге?
— Это малосущественно.
— Разве ты не знал, что в этом городе к беженцам относятся хуже, чем где-либо в Германии?
— Гамбург — это мой дом, эфенди. Именно сюда они меня привезли. Таков божественный промысел.
— Кто тебя привез? Кто
— Это целая цепочка, эфенди.
— То есть?
— Отчасти турки. Отчасти чеченцы. Мы им платим. Они берут нас на борт. Прячут в контейнер. В контейнере нечем дышать.
Лицо Иссы покрылось испариной, но Мелик слишком далеко зашел, чтобы вдруг отступить.
— Мы? Кто это
— Такая группа, эфенди. Из Стамбула. Плохие люди. Их не уважают. — Опять этот тон превосходства, даже когда он говорит на ломаном турецком.
— Сколько же вас было?
— Может быть, двадцать. Холодный контейнер. Через два-три часа очень холодный. Корабль шел в Данию. Это удача.
— Ты хочешь сказать, в Копенгаген? В столицу Дании?
— Да, — расплывается, как будто услышал приятное слово, — Копенгаген. Так договорились. Там меня избавят от плохих людей. Но не сразу Копенгаген. Сначала Швеция. Гётеборг. Правильно?
— Есть, кажется, такой порт в Швеции, — кивнул Мелик.
— В Гётеборге корабль должен зайти в док, взять груз, идти в Копенгаген. Когда приходим в Гётеборг, мы все очень больные и очень голодные. Нам говорят: «Сидеть тихо. Шведы страшные. Шведы вас убьют». Мы сидим тихо. Но шведы с собакой. Им не понравился наш контейнер. — Следует пауза. — «Ваша фамилия?» — произносит Исса громким голосом, заставляющим Мелика подскочить. — «У вас есть документы? Вы сидели в тюрьме? За какое преступление? Вы бежали из тюрьмы? При каких обстоятельствах?» Врачи хорошие. Мое восхищение. Дают нам спать. Я их благодарю. Когда-то я буду такой врач. Но сейчас я должен бежать. В Швецию невозможно. НАТО оцеплять колючей проволокой. Много охранников. Остается туалет. В туалете окно. Потом ворота в гавань. Мой друг может открыть ворота. Мой друг с корабля. Я снова на корабль. Плывем в Копенгаген. В конце концов. В Копенгагене грузовик до Гамбурга. Я люблю Аллаха. И Запад, эфенди, я тоже люблю. Здесь свободно поклоняться Аллаху.
— Тебя привезли в Гамбург на грузовике?
— Такой уговор.
—
— Мой друг сначала должен вывести меня на дорогу.
— Твой друг с корабля? Ты говоришь о нем?
— Нет, эфенди. Другой. На дорогу выйти трудно. Сначала мы должны провести ночь в поле. — Он поднял глаза, его изможденное лицо на мгновение озарила чистейшая радость. — Столько звезд. Божья благодать. Хвала Аллаху.
Тщетно пытаясь связать концы с концами этой неправдоподобной истории, одновременно
