споспешники мои — не оставьте меня, недостойного, советом да поддержкой вашей!
И, встав, отец Иоасаф в пояс поклонился братии.
— Допрежь всего, старцы, о богомольцах рассудить надо. Вот отец казначей говорит, что много лишнего народа набралось в стены обительские… Давать ли нам пристанище слабым, больным, женам, детям, старикам дряхлым?
Переглянулись соборные старцы, а затем обратили взоры на отца Корнилия, что рядом с архимандритом сидел. Служил в. былое время старец Корнилий в царской рати, светел был разумом и опытен.
— Святой Сергий не отвергал злосчастных, — вымолвил коротко отец Корнилий, и просветлели сумрачные лица иноков, и в безмолвном согласии наклонили свои черные клобуки все до одного.
— Слышал, отец казначей? — спросил архимандрит. Отец казначей склонил покорно голову.
Послышались у входа твердые, быстрые шаги, зазвенели мечи, и вошли в покои монастырские воеводы: дородный и высокий князь Долгорукий Григорий Борисович и приземистый Алексей Голохвастов. Первый улыбался, второй хмурился. Благословились воеводы…
— И мы к вам, отцы, на совет, — молвил князь, — ляхи кругом всей обители туры понаставили: на Волкуше-горе, в Терентьевской роще, на Крутой горе, на Красной горе, в Глиняном овраге… Скоро громыхать начнут из пушек да пищалей…
— Совсем обложили, — сказал, вздохнувши, Голохвастов.
— Я, отцы праведные, все башни сегодня крепким дозором обошел, пищали да пушки порасставил, ратных людей на места отрядил, — рассказывал князь Долгорукий. — Кажется, все в порядке. Силы только у нас маловато, кликнуть надо бы богомольцев да послушников, кои помоложе… Благословите, отцы!..
— Сами за тобой пойдем, воевода! — вскричал, поднимаясь с места, отец Иоасаф. — А из богомольцев давно уж немалое число на стены просилось. Присылали ко мне некоего молодца, чтобы их на богоборцев идти благословил…
— Исполать тебе, отче! Приумножится сила наша, отобьем ляхов от стен…
— Нелегкое дело, — прервал сотоварища воевода Голохвастов, выступая вперед. — Велика ли подмога от мужиков да от послушников? К оружию непривычны, оробеют в бою…
— Не греши, воевода! — молвил старец Корнилий. — За веру, за обитель святую всяк на смерть пойдет…
Гул прошел по толпе послушников и пришлых людей, что стояли у дверей открытых близ порога и жадно ловили каждое словечко.
— Не оробеем!..
— Веди, воевода…
А из самой толпы выступил Ананий Селевин, земно старцам поклонился.
— Отцы и воеводы! Первый на ляхов иду. Не обидел меня Бог мощью и духом… Благословите!..
— Я тебе говорил, воевода, — молвил князю Долгорукому архимандрит. — Вот молодец тот…
— Ладно, парень, приходи ко мне! — потрепал по плечу Анания князь, любуясь его осанкой богатырской.
— Благословите, отцы, слово молвить! — заговорил дальше Ананий. — Все отца архимандрита молим, пусть нас на стены пошлет. Коли стар человек али немощен — все ж силы у неге хватит на ляшские головы камень сбросить, врага кипучим варом обдать. Кого поранят, за тем жены и дети ходить будут… Все в святой обители на свое дело пригодятся…
Отец архимандрит, светло улыбаясь, благословил молодца.
— Разумно твое слово, чадо, всем, всем свое благословение даю — постоять за обитель-матушку… Вызволим ее из осады ляшской!
Отошел Ананий к дверям, поклонившись в ноги старцам. Начал воевода, князь Григорий, опять про ограду обительскую да про свою силу ратную:
— Укрепил я, отцы, на диво монастырские башни. На Водяной да у ворот Красных поставил я отборных пушкарей. На Плотнишной тоже стоят воины не хуже. Так же и на Келарской башне…
Речь воеводы прервал спешно вбежавший сотник стрелецкий, Лешуков Степан, из передовой сторожевой сотни.
— Отцы и воеводы! — крикнул он. — Посланец от ляхов! Всколыхнулись все; князь-воевода приосанился.
— Пусть войдет… Поглядим что скажет.
Расступилась толпа и пропустила в покои высокого широкоплечего воина в ляшском панцире и шлеме, с кривой саблей на боку. Не по себе было послу, косился он с опаской на послушников и богомольцев.
— Благослови, отче, — молвил он архимандриту, снимая шлем. — Православный я…
— А ляхам служишь! — вздохнул, благословляя его, отец Иоасаф.
Промолчал пришелец, только брови сдвинул.
— С чем послан? — спросил князь Долгорукий.
— Послан я, сын боярский Бессон Руготин, к вам, иноки обительские, и к вам, воеводы, от пана гетмана литовского Петра Сапеги да от пана Александра Лисовского с грамотами. Нас великая сила стоит под монастырскими стенами. С панами Сапегой да Лисовским пришли: князь Вишневецкий Константин, четверо панов Тышкевичей, пан Талипский, пан Казановский, князь Горский, да атаман донской Епифанец. А ратных людей, с пушками и иным огнестрельным боем, жолнеров, казаков, немцев, татар и русских — три десятка тысяч будет. Покоритесь, иноки…
— Давай грамоты! — сурово крикнул князь Григорий. Толпа зашумела, понадвинулась; замолк, озираясь пугливо, ляшский посланец, вынул из сумки грамоты, подал князю и архимандриту. Стихли все, безмолвно понурились в ожидании иноки…
Отец Иоасаф читал ляшское послание без гнева и волнения; князь-воевода то и дело кусал губы, хмурил брови, и дрожал, как от ветра, в его руках ляшский лист.
— Ах, злодеи! Чем похваляются! — загремел он во всю широкую грудь. — Слушайте, отцы, слушай, народ православный!.. Пишут ляхи нам, воеводам, — покоритесь-де вору Тушинскому… Именуют его сыном царя Иоанна… Сулят нам: коли сдадим обитель, будем-де наместниками Троицкого града, владетелями богатых сел. А ежели супротивничать будем, падут-де наши головы…
Пуще прежнего загудела толпа; кое-кто уж к Бессону Руготину подступил.
— Стойте! — властно молвил архимандрит. — Поведаю и я, что ляхи инокам пишут… Сулят они обители великие милости от царя Димитрия и от царицы Марины! От еретички-то ляшской!..
Не выдержал степенный отец Иоасаф — и отплюнулся при этом имени, которое вся Русь проклинала. Заволновались и все иноки: иные крестное знамение творили, иные тоже с гневом отплевывались.
— Многим еще нас прельщают ляхи нечестивые… Ужели поддадимся соблазну, отцы и миряне?..
Старцы поднялись со своих мест; крики раздались у дверей:
— За обитель-матушку!
— Постоим! Живот свой положим!
— Бейте ляшского посланца! Бейте перебежчика!.. Дюжий послушник железной рукой схватил за ворот Бессона Руготина, десятки других рук потянулись к побледневшему, трепещущему боярскому сыну. Еще миг один, и конец пришел бы ему.
— Прочь! Слушайте воеводу!
Смутилась и остановилась толпа от грозного окрика князя Григория. Воевода собой заслонил Руготина.
— Не дело, братцы! Посланцев негоже убивать да калечить. К тому же он и нам пригоден будет: есть с кем ответ ляхам послать. Отходи, молодцы!
Воеводу послушались.
— Отец архимандрит, есть ли в обители инок, в письме искусный? Надо отписать ляхам.
— Отец Гурий, вспомни-ка старые года, — подозвал архимандрит высокого худого инока.
Старец Гурий молча подошел к воеводе.
— Ты, отец Гурий, про то ляхам отпиши, что попусту они нас прельщают. Да укори их побольнее да посердитее, чтобы поняли нехристи, что никто их здесь не боится.
— Отпишу как следует, воевода, — ответил инок князю Долгорукому. — Не впервой мне грамоты
