живо! Кашин побежал в караулку. Боцман засуетился на палубе, подталкивая матросов руками. Матросы нехотя потянулись в кубрик.
— Что он приказывает? — спросил меня вполголоса Кованько.
Я посмотрел.
— Приказывает «Минину» сдаться.
— Значит, дело всерьез?
— А вы что же думали — игрушки?
— А что «Минин»?
Мы посмотрели на ледокол. Тот прекратил теперь свои наскоки на ледяной барьер и остановился, по-видимому, для того, чтобы не мешать пристрелке артиллеристов.
Красный ледокол придвинулся еще ближе. Он повернулся к нам бортом, насколько мог в узком фарватере, так что кормовая пушка его могла теперь стрелять по «Минину».
Вот белое облачко вспыхнуло и поплыло от кормы ледокола. Гул выстрела потряс морозный воздух. Хриплый свист, — и через несколько секунд далеко за «Мининым» встали к небу бурый столб дыма, фонтан ледяных осколков и снежной пыли.
— Промазали красные, — ядовито заметил капитан.
— Это «Канада» стреляла! — вскрикнул рулевой Загурняк.
— Ты откуда знаешь? — спросил Кованько.
— А вот теперь повернулся и видать. Некому, кроме как «Канаде»...
— И как раз пушка на «Канаде» была, — соображал вслух Кованько.
— И команда там красная! — продолжал Загурняк.
— А ты откуда знаешь? — затрубил капитан. — Путался с ними, сукин сын?!
— Когда путаться-то? Повидали да хвост показали? — буркнул в бороду Загурняк.
В это время такое же белое облачко отделилось от кормы «Минина», и буро-серебряный столб от разрыва встал далеко за «Канадой».
— Ну, и наши не отличились, — с досадой проскрипел Чеховской. Губы его были сжаты. Пальцы, державшие бинокль, дрожали.
Опять стреляет «Канада». На этот раз ближе, но опять перелет; опять «Минин», и опять неудача.
— Камбузники у пушек, а не артиллеристы!! — злится Чеховской.
— Почему они всё по «Минину» жарят? — волнуется Кованько. — Ведь мы и «Русанов» ближе. В минуту расстреляли бы!
Очередной снаряд «Канады» пронесся с надрывным свистом высоко над нашими головами.
— Да ведь только на «Минине» — артиллерия. Если «Минин» будет подбит или пойдет наутек, они нас голыми руками заберут. Что мы можем сделать?
Между тем перестрелка продолжалась. Оба ледокола стреляли с промежутком в 2–4 минуты, и это время тянулось нескончаемо долго. Казалось, вот-вот очередной снаряд врежется в черное тело красного или белого ледокола — и тогда упадут тяжелые толстые трубы, как спички сломаются мачты, и вихрь измолоченных, разнесенных в щепы досок и перегородок взметнется кверху. Но попаданий не было. Один из снарядов «Канады» лег недалеко от носа «Ярославны». Видно было, как метнулись дико и беспомощно сгрудившиеся на палубе яхты люди. «Минин» положил один снаряд у борта «Канады», но снаряд попал в воду фарватера, и только столб воды, поднявшийся до высоты труб ледокола, обнаружил успешную пристрелку.
Дуэль продолжалась 15–20 минут. Затем «Канада» внезапно замолчала. Ее трубы выпустили густые клубы дыма, и она стала карабкаться носом на лед. Сначала мы не могли понять, в чем дело, но вскоре все стало ясно: «Канада» собиралась покинуть поле битвы.
«Минин» лениво, с большими промежутками выстрелил еще два раза вслед уходящему противнику и замолчал. «Канада» медленно удалялась и вскоре скрылась за горизонтом.
Дуэль кончилась. Только много лет спустя, уже в Советской России, я узнал, почему красный ледокол вынужден был прекратить борьбу: плохо установленная пушка расшатала судно, и старая трещина, полученная «Канадой» во время одной из аварий, разошлась вновь, грозя гибелью судну, заброшенному среди непроходимых льдов, далеко от порта и доков.
«Минину» посчастливилось. Неповрежденный, он продолжал свой поход во льдах, и караван судов медленно пробивался вслед за ним к выходу в открытый океан, через нагроможденные северными бурями ледяные барьеры.
Но через несколько часов «Минин», а за ним и все корабли снова стали. «Минин» усиленно дымил и давал какие-то сигналы.
Оказалось, что он спрашивает «Ярославну» о количестве угля и провианта на судне. Командир «Ярославны» ответил морскими сигналами. Затем такой же вопрос последовал по адресу «Русанова», а «Ярославна» получила распоряжение подойти вплотную к «Минину». И, наконец, пришла наша очередь. В момент, когда «Минин» сигнализировал нам, капитан смотрел в бинокль в сторону ледокола, но не пошевельнулся, чтобы дать ответ.
— Сигнал повторен. Требуется немедленный ответ, — докладывает Кованько.
— Так, так, — говорит, словно про себя, капитан. — Ясно!
— Что ему ясно? — шепчет Кованько.
— Шатов, сигнальщика! — кричит капитан.
— Есть! — отвечает боцман. — Сигнальщик, на мостик!
— Передавай! «Угля на 11 часов экономического хода. Провиант на исходе. Шли из Плимута, не заходя в порты. Просим угля и консервов».
— Но ведь у нас пол-ямы угля, — говорит удивленно Кованько.
— Вас не спрашивают — не суйтесь! — грубо говорит капитан. Но на этот раз он уже не злится. Он самодовольно улыбается, затем хохочет, отворачивается и уходит.
— Николай Львович, что же это? — говорит Кованько. — Смотрите на «Ярославну»!
Мы подошли теперь ближе к обоим судам, и теперь без бинокля видно, как пассажиры «Ярославны» перебираются на «Минина». По переброшенным с яхты и ледокола трапам бегут матросы с корзинами угля.
«Ярославну» бросают!
— Вот почему смеялся капитан. Он не хочет отдать свой уголь «Минину», он хочет остаться самостоятельным.
— Но ведь на «Минине» и так столпотворение вавилонское, — говорит Кованько. У него привычка всему удивляться. Привычка молодого, здорового, мало жившего, мало размышлявшего парня. От этого он кажется еще моложе и неопытнее.
— Еще и русановцев заберут.
— Неужели заберут?
— А зачем бы иначе спрашивали. И нас бы забрали, но теперь, пожалуй, не заберут. Мы — невеста без приданого.
На этот раз капитан оказался молодцом.
Перегрузка с «Ярославны» шла весь день и ночь, и только утром подошел к борту «Минина» «Русанов». Опустевшая «Ярославна» безжизненно поникла у стены неразбитых льдов.
К вечеру было покончено и с «Русановым».
— Следуйте за нами, — командует «Минин» «Св. Анне».
Опять медленно и глухо стучат машины, и крутыми тяжелыми всплесками, зеленой зыбью перекатывается вода за кормой «Св. Анны». Мы проходим мимо пустой «Ярославны». На палубе судна валяются брошенные как попало ящики, доски, картонки, клочки примерзшей к палубе бумаги и прочего мусора. В узком фарватере мы почти касаемся борта брошенной красавицы яхты. Жутко глядеть на это крепкое, оставленное среди льдов и снегов, неповрежденное судно.
«Ярославна» позади. Идем мимо «Русанова». Тот же беспорядок на палубе, те же клочья бумаги и кучи деревянных обломков.
— Смотрите, смотрите! Человек! — громко закричал Кованько.
