Таймо выглянула уже после второго броска. Не спится ей, подумалось мне. Ведь на почту еще рано. Таймо, отодвинув шторку, приставила ладонь к воображаемому козырьку, приветствуя меня таким образом по-военному. Вскоре она спустилась и открыла дверь.
— Ты опять не написал, я бы уборку сделала…
Ну ее с этой уборкой! Мне ли не знать, насколько это реально. Я был готов встретить как всегда беспорядок: немытую посуду и прочее мне уже привычное. Но…
То, что открылось моему взору, когда я вошел, было неожиданным даже для меня: меня облаяла маленькая черная, с гладкой шерстью, острыми ушками при остренькой мордочке собачка, не переставая в то же время махать хвостом и вилять задом наподобие современных эстрадных певцов, что говорило о ее неиспорченном еще доверии к людям; а иначе и быть не могло — ей было всего лишь пять месяцев от роду, и была она сука, хотя звали…
— Это Понду-Накс, — представила ее Таймо, улыбаясь, с такой интонацией, какая свойственна мамам, когда они кому-нибудь представляют своего ребенка. Понду-Накс подпрыгивала, стремясь лизнуть меня в нос.
Но как выглядела кухня! Я не стану долго описывать этот свинарник: полно тряпок, одежды, обуви, бумаг, щепок, корок, костей… Но вот семь разной величины тарелок на полу свидетельствовали о том, что Понду-Наксу сервируют по утрам и первое, и второе, и компот, и кофе — все в различную посуду.
Когда же я вошел в комнату, то был сражен, ибо понял: я снят с пьедестала. Да, я оказался низвергнут: мой портрет в раме на телевизоре был заменен портретом Понду-Накса.
Наутро, когда я проснулся, из кухни слышался голос Таймо. Она разговаривала с Наксом, объясняя ей, куда она должна идти, что должна делать за день, что принесет Наксу из магазина вкусного, и она поинтересовалась, как по мнению Накса, — придет ли сегодня печник или нет… Накс не отвечала, был слышен частый стук, и я знал, этот стук издает Накс хвостом, которым, сидя, стучит об пол, глядя при этом влюбленно в глаза Таймо. Я сущность этой собаки в предыдущий день изучил; она со мной играла, ластилась, около меня спала даже, но ее ушки весь день выжидали ей знакомых и единственно важных звуков прихода Таймо. И тотчас я был забыт, а Понду-Накс вьюном вертелась у порога входной двери, издавая неподражаемые звуки собачьей радости: «ниу-ниу», «ниу-ниу».
Я крикнул им в кухню, что я проснулся. Обычно мне желали в таком случае доброго утра. Сейчас же на мой крик никто не отзывался. Спустя некоторое время мне тем не менее принесли и поставили на стол рядом с кроватью чашку черного кофе с куском черного хлеба без масла. Вероятно, у Таймо с деньгами туго, подумалось, и я ругал себя за то, что не догадался у нее об этом спросить. Когда же, одевшись, я вошел в кухню, чтоб уточнить обстановку, я в изумлении улицезрел, как Понду-Накс с огромной тарелки с голубой каемкой пожирает яичницу по меньшей мере из десяти яиц, с кусками чайной колбасы…
Уходя на работу, Таймо попросила, если буду выходить из дома, включать для Понду-Накса радио, особенно если будет скрипичный концерт: оказывается, Понду-Накс большая поклонница Паганини.
Когда я через несколько дней уезжал, Таймо и Накс провожали меня на вокзал. Садясь в поезд, я подумал: все естественно, логично и правильно, ибо друг, который приезжает лишь когда ему это удобно и нужно, — хуже друга, который никогда не уезжает.
Примечания
1
В эстонском языке нет слова «кипятить».
