прощенья и любви, как собственный свой голос. В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь — одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной вахты…
Иосиф Бродский
? Право на смерть и обратно ? Обмен душами: счастье было ими самими..
…Они думали, что это их не постигнет, Были гармоничны по статям и темпераментам, оба сведущи и щедры. Но, еще свежие и сильные, все чаще обнаруживали, что не жаждут друг друга. Они знали на чужом опыте, что все когда-то исчерпывается; все, о чем могут поведать объятия и прикосновения, все эти ритмы и мелодии скоро ли, медленно ли выучиваются наизусть, приедаются и в гениальнейшем исполнении, знали, что так, но когда началось у них… Какие еще открытия? И зачем?..
Наступает время, когда любовь покидает ложе, а желание еще мечется. Две души и два тела -уже не квартет единства, а распадающиеся дуэты. И тогда выбор: вверх или вниз. Либо к новому целомудрию дружбы душевной, либо к старой привычке…
Далее ширпотреб измена, но иная верность хуже измены. Признание в утрате желания казалось им равносильным признанию в смерти. И они молчали и замерзали, они желали желания…
…Летним вечером в воскресенье цветущий тридцатисемилетний мужчина К. вошел в гараж, где стояла его «Лада».
Дверь изнутри не запер. Сосед нашел его висящим на ламповом крючке. Вызвал «скорую».
Через некоторое время после реанимации, в соответствующей палате соответствующего учреждения мне, консультанту, надлежало рекомендовать, переводить ли К. в еще более соответствующее учреждение, подождать, полечить здесь или… Он уже ходил, общался с соседями, помогал медбрату и сестрам. Интересовался деликатно — кто, как, почему… Вошел в контакт с симулянтом, несколько переигравшим; пытался даже перевоспитать юного наркомана.
Все записывалось в дневник наблюдения, так что я знал, что встречусь с личностью не созерцательной.
Крупный и крепкий, светлоглазый, пепельно-русый. Лицо мягко-мужественное, с чуть виноватой улыбкой. Вокруг мощной шеи желтеющий кровоподтек
— Спортсмен?..
— Несостоявшийся. (Голос сиплый, с меняющейся высотой: поврежден кадык.)
— Какой вид?
— Многоборье. На кандидате в мастера спорта спекся.
— Чего так?
— Дальше уже образ жизни… Фанатиком нужно быть.
— Не в натуре?
— Не знаю.
Психически здоров. Не алкоголик. На работе все хорошо. В семье все в порядке. Депрессии не видно.
— …с женой?.. Перед… Нет. Ссоры не было.
— А что?
— Ничего.
— А… Почему?
— Кх… кх…
— Что?
— Все.
С ясным, открытым взглядом. Спрашивать больше не о чем.
— Побудете еще?
— Как подскажете. Я бы домой…
— Повторять эксперимент?
— Пока хватит. (
Только я бы просил… Жена…
— Не беспокойтесь. Лампочку вкручивал, шнур мотал? Поскользнулся нечаянно?..
Существует неофициальное право на смерть. Существует также право, а для некоторых и обязанность, — препятствовать желающим пользоваться этим правом.
Перед его выпиской еще раз поговорили, ни во что не углубляясь. После выписки встретились. Побывал и у него дома под видом приятеля по запчастям. Достаток, уют, чистота.
Весь вечер я пытался вспомнить, на кого похожа его супруга. Всплыло: на нашу школьную учительницу физики Е. А., еще не пожилую, но опытную, обладавшую талантом укрощать нас одним лишь своим присутствием. Это она первая с шестого класса начала называть нас на «вы». Превосходно вела предмет. На уроках царили организованность и сосредоточенная тишина. Но на переменах, хорошо помню, драки и чрезвычайные происшествия чаще всего случались именно после уроков физики, подтверждая законы сохранения энергии.
Однажды отличился и я. Несясь за кем-то по коридору как полоумный, налетел на Е. А., чуть не сшиб с ног, сбил очки, стекла вдребезги. Очень выпуклые, в мощной оправе, очки эти, казалось нам, и давали ей магическую власть…
Любопытствующая толкучка; запахло скандальчиком. Я встал столбиком, опустив долу очи. «Так, — сказала Е. А. бесстрастно, выдержав паузу (она всегда начинала урок этим «так»), — Отдохните, Леви. Поздравляю вас. Теперь я не смогу проверять контрольные. Соберите это. И застегнитесь».
Толпишка рассеялась в восторженном разочаровании. А я, краснея, смотрел на Е. А. - и вдруг в первый раз увидел, что она женщина, что у нее мягкие волосы цвета ветра, а глаза волнистые, как у мамы, волнистые и беспомощные…
У жены К. чуть усталая ирония, ровность тона; упорядоченность движений. Угощала нас прекрасным обедом, иногда делая нежные замечания: «Славик, ты, кажется, хотел принести тарелки. И хлеб нарезать… По-моему, мужская обязанность, как вы считаете?.. Ножи Славик обещал наточить месяц назад». — «Ничего. Тупые безопаснее», — ляпнул я.
Пятнадцатилетний сын смотрел на нас покровительственно (ростом выше отца), тринадцатилетняя дочь — без особого любопытства. Все пятеро, после слабых попыток завязать общую беседу, углубились в «Клуб кинопутешествий». «Глава семьи», — улыбнулся К., указывая на телевизор.
Этого визита и всего вместе взятого было, в общем, достаточно, чтобы понять, что именно надоело К. Но чтобы кое-что прояснилось в деталях, пришлось вместе посидеть в кафе «Три ступеньки». Сюда одно время любил захаживать. Скромно, тихо, без музыки; то ли цвет стен, то ли некий дух делал здесь людей какими-то своими и симпатичными.
Я уже знал, что на работе К. приходится за многое отвечать, что подчиненные его уважают, сотрудники ценят, начальство благоприятствует; что есть перспектива роста, но ему очень не хочется покидать своих, хотя работа не самая интересная и зарплата могла быть повыше.
Здесь, за едва тронутой бутылкой сухого, К. рассказал, что его часто навещает мать, живущая неподалеку; что мать он любит и что она и жена, которую он тоже любит, не ладят, но не в открытую. Прилично вежливо. Поведал и о том, что имеет любовницу, которую тоже любит…
Звучало все это, конечно, иначе.
Смеялись, закусывали…
Подтвердилось, что:
