— Нет. А куда …
— Тогда так. Сейчас мы поедем ко мне домой. Там поешь и переночуешь. Сейчас я хочу спать, и у меня нет времени возиться с тобой. А завтра я что-нибудь придумаю. Но если ты украдешь что-нибудь и убежишь, пока я сплю, я тебя под землей найду. Понятно?
— Понятно.
Глава 5
Все начиналось достаточно невинно — с записи голосов. По утрам или по вечерам, переходя от сна к бодрствованию, он слышал голоса. Это могли быть голоса киноперсонажей или радиодикторов. Они звучали, как в записи на магнитной ленте, с тембром, интонациями в таких деталях, которые не удерживало его бодрствующее сознание, — оказывается, в его голове был жучок, фиксирующий все, что весьма удивляло и веселило его поначалу. Затем, очень постепенно, через эти голоса, как через помехи, начал пробиваться голос, сообщающий что-то важное, но он не мог расслышать, что. Прошло много времени, прежде чем он научился вычленять этот голос, и был немало разочарован, осознав, что голос просто монотонно перечисляет и описывает события его жизни. Однако, настроившись на эту волну, он уже не мог отключиться, а однажды, с великим изумлением, услышал о событиях, которых не было. Но они наступили, не вскоре и не сразу, а как бы плавно перетекая в реальность через щель между сном и явью, — тогда он понял, что голос, проскочив настоящий момент, пересказывает события будущего. Однако и это понимание оказалось не окончательным — со временем он осознал, что голос мог комментировать и даже показывать картинки событий, которые не относились и никак не могли относиться к его жизни. Со временем ему стало очевидно, что это не один голос, а несколько голосов, некоторые из которых могли лгать или сообщать вещи, которые никак его не касались. Но с этим можно было научиться управляться так, как управляются с настройкой радиоприемника — и он научился. Так он управлялся, прослушивая симфонические оркестры из ниоткуда, сомнительные пророчества и чтение текстов на незнакомых, но красивых языках, прерываемое вспышками эротических программ, пока ранение в голову, неучтенное никакими голосами, раз и навсегда не выключило эту ерунду, враз настроив его на правильную станцию. Теперь ему не было нужды крутить ручку — четкий, командный голос дал всегда правильные указания и предупреждал об опасности. Но и опасность стала постоянной — Они узнали о том, что Голос обрел плоть, они явились из тех пространств, где Голос вел ною одинокую борьбу, Они были демоны, одержимые враждебными голосами, и нацелились на тотальное уничтожение. Но Они плохо знали его, эти твари, незнакомые с искусством войны. Они не знали, что человек — искуснейший из демонов смерти, а он сам — лучший из всех. Поэтому он сживал их со свету во тьму, двигаясь во тьме, как тень, — искусно, жестоко и беспощадно.
Уволившись из армии, он некоторое время перемещался по воюющему постсоциалистическому пространству, постреливая то здесь, то там, пока не осел в этом городе в должности начальника охраны небольшой, но вполне процветающей фирмы. Однако расцвет сменился увяданием, в чем он усматривал происки врагов, и владелец фирмы, постепенно увольняя персонал и распродавая имущество, сначала понизил его до сторожа, а потом и вовсе забыл о нем, бросив в никому не нужном здании, расположенном в заброшенной промзоне. Бывший начальник охраны не особенно печалился по этому поводу — его ничуть не удивляла человеческая подлость, и ничуть не беспокоило собственное будущее — он жил в настоящем моменте, располагая собственной крепостью, деньгами за свою и чужую кровь и всем временем во Вселенной в придачу.
Глава 6
Воронцов утюжил территорию, не рассчитывая на успех, но осознавая полезность такой работы, — имена, адреса и подписи опрошенных пойдут в оперативно-поисковое дело, а чем толще ОПД, тем мягче буфер между сыщиком и его начальством. Чтобы иметь-возможность работать по-настоящему, нужно было уметь создать пространство для маневра, умение показать было не менее важным, чем умение делать, шоу-бизнес проник во все сферы жизни, и настоящее действо всегда разворачивалось между картонно- бумажных декораций. Воронцова давно уже перестала раздражать рутина, он хорошо понимал, что если бы сыщику платили только за результат, то ни один сыщик не отработал бы своего хлеба и не стал бы работать за хлеб, не имея возможности выжать каплю масла из этой рутины. Рутина, никчемная, сама по себе, была горючим, на котором работала машина сыска, всегда дающая результат, а некоторой доля коррупции — смазкой для этой машины, без которой машина превращалась в мясорубку, смазанную кровью. Самые мерзкие палачи от ментовки, которых Воронцов знавал в своей жизни, были идеалистами и бессребрениками, полагающими, что вор должен не сидеть в тюрьме, а болтаться на виселице. Никто из них не был сыщиком, они были дилетантами, зеркальным отражением беспредельщиков преступного мира, не играющих по правилам от неумения работать. Воронцов научился принимать правила игры, существующие в сумеречной зоне, в которой он жил, где закон слошь и рядом оказывался беззаконием, где надо было валять дурака, чтобы не оказаться в дураках, и где нарушение закона было правилом игры. «Живешь сам — давай жить другому», — вот было основное правило, которого он неукоснительно придерживался. Он всегда бил первым, никогда не целовал блядей, никогда не спорил с начальством, никогда не нарушал слово и никогда его не давал. Раскрывать преступления, было его работой, а не делом его жизни, — поэтому он и раскрывал их. Он был пьяницей, циником и мздоимцем, как и все сыщики, он играл по правилам, установленным со времен Каина, в игре без правил, называемой жизнью, он утюжил свою территорию, плевал на все остальное, не делал лишних движений и точно знал, что, отутюжив, пойдет и выпьет пива с водкой в подвальной забегаловке у армянина Арутюна.
Он опросил уже с десяток лиц и морд, стороживших какие-то подозрительные склады или слонявшихся за заборами из колючей проволоки, или угрюмо выглядывающих из-за стальных дверей цехов с решетками на окнах, за которыми стучали швейные машинки белых рабынь, — «не видел, не слышал, не знаю», — привычно записывал он, — фамилия, имя, отчество. Закон молчания был законом этих мест, но ментам не хамили и не врали без нужды, менты здесь работали жестко. Половина этих Ивановых, Кириченко и Брегвадзе могла оказаться Сидоровыми, Шматко или Бен Наделами — ну и что? Бумажки ложились в папку, в памяти откладывались лица, лица запоминали лицо мента — вот, что было важно. Лица говорили больше, чем языки, пальцы, ставящие подпись, говорили больше, чем лица, подпись значила больше, чем паспорт.
Быть на виду и видеть всех, как и на сцене, было правилом работы на территории, где ментовсвое лицо значило больше, чем ментовская ксива, и где надежно работало, известное всем ментовское правило «веди себя прилично и мы тебя не тронем», никто не мог отказаться от подписи, спрятать за спину руки в синих перстнях зоновского календаря, нарвавшись на паспортную проверку.
Так, содержательно беседуя и неспешно переползая между кучами мусора от забора к забору, Воронцов добрался до ограждения из великолепной, оцинкованной сетки, высотой метра в три, и немало подивившись, отчего ее до сих пор не сперли. Ему было известно, что за ограждением находилась когда-то фирма с оптимистическим названием «Плюс», но плюс уже давно съежился, перейдя в минус, и тихо увял — створки ворот охватывала цепь, толщиной в руку, которая уже успела проржаветь, так же, как и амбарный замок на ней. Он качнул замок и сразу понял, почему сетку не унесли — из-за угла приземистого, бетонного здания вылетел доберман, здоровенная зверюга и хорошо откормленная, значит, там кто-то был. Собака затормозила у ворот и молча уставилась на него желтыми глазами. Воронцов усмехнулся — ему показалось, что тварь с ненавистью кривит черные губы, — совсем, как его бывшая жена. Он дернул цепь, но собака не подняла суматошный лай, который мог бы привлечь хозяина, а только ниже пригнула голову и задрожала горлом, из-под верхней губы выползли длинные, белые клыки. Он сунул руку под полу пиджака, собака мгновенно метнулась в сторону и зигзагом ушла на пятьдесят метров от заграждения — за пределы прицельного выстрела пистолета. Воронцов удивленно присвистнул — такая тренировка стоит немалые деньги, и такую собаку никто не бросит издыхать за проволокой. Он вспомнил изгрызенное лицо трупа и
