Впрочем, перебирая сейчас старые подборки своих и чужих, древних и неуклюжих стихотворений, я начинаю с ужасом понимать, что именно эта нарочитая монотонность там и работала.
И – ничего больше.
Как прием, подчеркивающий какую-то иную, совершенно дикую и не совсем человеческую, внутреннюю энергетику, вызванную, правда, скорее личной харизмой Игоря, чем банальным качеством текста.
Сами стихи были, – пусть немного и по-щенячьи – талантливы.
И даже очень.
Но с точки зрения профессии, ремесла, – цеха, если хотите, – весьма и весьма посредственны.
Уши обмануть можно.
Глаза – не обманешь.
Старая истина, даже немного банальная.
Знающий человек никогда не будет оценивать текст «на слух».
«Глазами» – оно вернее.
Особенно если это глаза не прежнего восторженного десятиклассника, а прилично битого и жизнью, и «игрой в слова» матерого сорокалетнего мужика, которому иногда уже скучно жить.
Даже вспоминать скучно, не то чтобы читать и перечитывать.
Но – все одно, тянет.
Предчувствие. 1982
…Нет, они были не без удач, эти стихи, не без мрачного, глухого предчувствия нелепой и неуклюжей судьбы, – и своей, и страны, она у обоих, что там говорить, не очень-то и задалась, – не без искры божьей, наконец.
Но искра – еще не огонь.
Так, проблески.
Мерцание, до поры до времени малопонятное.
Может, конечно, и полыхнуть, но чаще – тупо почадит, да и перестанет безо всякого тебе объяснения причин.
Природа, мать ее через все сущее.
Молодость.
Против нее не попрешь.
Но это – я сейчас понимаю.
Как модно писать в соответствующей мемуарной, блин, на фиг, литературе: «я-нынешний», ага…
…А тогда, после очередного жаркого обсуждения подборки чужих стихов, «я-прежний», напротив, ни о чем таком не думал, а просто старательно отвлекал дежурную в холле редакции журнала «Юность», где оное обсуждение и происходило.
Студия Кирилла Ковальджи, прошу любить и жаловать.
Одна тысяча девятьсот восемьдесят второй год.
Весна, блин…
…Отвлекал старательно и успешно, образ интеллигентного мальчика из хорошей семьи мне давался, врать не буду, куда легче, чем остальным «членам молодого столичного поэтического сообщества».
Мне даже играть его не надо было: стоило только на секунду сосредоточиться, на время перестать быть «продвинутым молодым московским поэтом» и вернуться в свое обычное повседневное состояние.
На очень короткое время.
Достаточное для того, чтобы отнюдь не претендующий на интеллигентность Вовка Вещевайлов спиздил у несчастной старушки очередной жизненно необходимый вышеуказанному поэтическому сообществу стакан…
…Потом – о, «потом» было заранее известно и предсказуемо, как неизбежен и предсказуем был, согласно документам партии и ее передового молодежного отряда, крах мирового империализма.
Быстрый сбор всех имеющихся в наличии у желающего выпить народа, уж простите за невольную тавтологию, наличных средств. Короткий и выверенный за время предыдущих рейсов маршрут с Маяковки на Пушку.
До единственного работающего по позднему вечернему времени спиртосодержащего универмага «Елисеевский».
Можно, конечно, и пешочком было пробежаться, благо недалеко, но – лучше на метро. Одну станцию, от «Маяковской» до недавно открытой «Горьковской», по зеленой, как сама наша молодость, линии.
Так быстрее.
Если не успеешь – придется идти на поклон к таксистам.
А у них, сцуко, – дорого.
Это на окраинах, в парках, таксисты берут рубль или полтора «сверху», в центре и на вокзалах ломят иной раз чуть ли не две цены. В «Елисеевском» за те же деньги, что у таксеров уйдут на две «Русских» с тусклой, будто вытершейся, этикеткой, можно было целых три «Пшеничных» по 0,7 приобрести.
Или четыре «Посольских» по 0,5.
Или – еще какую-нибудь «Казачью особую».
Ну а если денег народ набрал прилично, – можно разжиться и отчаянно пахнущим клопами «старшим лейтенантом» какого-нибудь не шибко в те благословенные времена котируемого кизлярского коньячного завода.
Это сейчас дагестанские напитки стали коньяками называть, в ту пору от них даже молодые русские поэты отчаянно шарахались.
Типа как помойные коты при приближении тетечки из санэпидемстанции.
До тех пор, разумеется, пока оставалась надежда затариться портвешком элитного класса «Агдам» (вполне годились и «три семерки»), ящиком ядреного «сухаря» или не сильно паленой «беленькой».
Если надежды не оставалось – пили все, что горит.
Потом читали друг другу дурные большей частью стихи и старательно разбивались по парам, чтобы под эти же самые стишата и потрахаться. Рифмы в кратких перерывах между фрикциями – возбуждали не хуже неизвестной в то благословенное время «Виагры».
Хотя, врать не буду, и сейчас пока что без нее, родимой, справляемся…
Баллада о Рыжих. 1980–1982
…Сам я тогда в «Юности» обсуждения собственной «подборки», понятное дело, не удостаивался.
Куда мне!
Там блистал «метафорист» Парщиков, забегал иногда вечно пьяный «старший матрос Еременко», мрачно посиживал казавшийся живым классиком Ваня Жданов, выпустивший к тому времени свою первую книжку.
А это, извините, – ого-го какой рубеж по тем временам и нравам.
Особенно если учесть, что власть предержащие «метафористов», как и любых прочих «абстакцистов», – не просто не жаловали, но и считали, вслед за обожаемым «шестидесятниками» «архитектором Оттепели» и «предтечей перестройки» Никитой Сергеевичем Хрущевым, – исключительно пидарасами.
А Жданов – все равно издал!
Классик, чего уж там.
Живой, можно сказать.
Хотя и – не всегда.
От количества портвейна зависит, до визита в «Юность» употребленного.
Ага.
