спешит лодки спустить, плывут, купаются. Внезапно река врывается в озеро, размывает его берег, подхватывает застоявшуюся воду, несется к другой реке, соединяется со второй, третьей. И вот уже по широкому морю, образованному из десятков рек, несутся корабли с товарами, галеры с войском... Шумит неумолчно вода... Так в исповедальне глиняный кувшин может быть по велению рока превращен во вместилище непоправимых несчастий.
Волнение охватило Русудан. Она возвращалась из квартала Фанар в Мозаичный дворец, не узнавая улиц: 'Нет, и тут не будет покоя Георгию. Разве дела божьего дома тревожат патриархов, католикосов и других 'святых отцов'?! Царство - вот их забота! Почему? Богатство! Тщеславие! Только ли это?! Они проповедуют непротивление злу и вредят добру. А страдает кто? Прав мой Георгий, церковь во многом мешает народу, особенно - быть сытым'.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Из-за холмов, заросших фиолетовым вереском, показался оранжевый край раннего солнца. Поголубели выси. Босфор очнулся от дремы и сдунул с еще сонного Стамбула, с его куполов и минаретов дымчатое покрывало. Косые лучи проникли в узкие окна мечети Баязида, отразились в гранях горного хрусталя на своде купола тюрбэ Сулеймана Законодателя, скользнули по решеткам резной бронзы фонтана Араб Капу, сверкнули в стеклянных колпачках, венчающих матовые купола бань, и распластались на киосках Эски-сераля.
В огромных лужах, - дождь прошел накануне, - кувыркались блестки, соперничая с игрой камней в лавках Куюмджу чаршысы - Базара ювелиров. На узких улицах Галаты, где могут затеряться тысячи прохожих, первыми появились гамалыки - носильщики тяжестей - и захлюпали по лужам, отгоняя одичавших собак, воющих и визжащих. С посветлевшего залива налетел свежий ветер, раскачивая верхушки платанов и кипарисов. Встрепенулись чайки, усеявшие береговые плиты, словно накатились на них белые гребни волн. Запахло рыбой, сгружаемой с каиков, похожих на дельфинов.
Но сады дворцов Топ-Капу, Чераган и Долма-бахче еще безмолвствовали. Шумела лишь стража, охраняя многочисленные киоски, террасы цветников и галереи.
Тихо и в Мозаичном дворце. Но на дальних дорожках сада, теряющихся в зыбком полусвете, послышались тяжелые шаги. Саакадзе, уже освеженный струей фонтана, стремительно огибал заросли, то еще черные, то синеющие. На взгорке гордо стоял аист, удивленно смотря на быстро идущего человека, столь непохожего на важного, медлительного пашу, обитавшего ранее в Мозаичном дворце.
На нижних ветвях, сплетающихся над дорожками, поднялся невообразимый гам: птицы, явно следя за шагающим незнакомцем, разноголосо извещали о своем пробуждении, склоняя то вправо, то влево свои пестрые головки. Саакадзе засмеялся, замедлил шаги и, открыв кисет, стал бросать своим любимицам зерна и крошки лаваша. Они слетели на красноватый песок шумной стаей и подняли возню, то и дело переходящую в бурные стычки.
Кормление 'малюток' не мешало Саакадзе размышлять о больших ходах, своих и султана. Он ждал первого вызова в Сераль, но разве можно предстать перед 'падишахом вселенной' несведущим? Настал срок вплотную приблизиться к Оттоманской империи, пора узнать, что в ней хорошее, а что нестоящее. Вот аист, приподняв ногу, стоит, как изваяние. Забыл, верно, свои алтари, оставленные в Египте, ибо в Турции объявлен священным. Куда труднее, усмехнулся Саакадзе, - полководцу здесь - на водном пути, соединяющем моря Востока и моря Запада. Алтарь полководца - поле справедливой битвы. Не об этом ли ему силится напомнить сейчас, своими трелями голубокрылый певец в благодарность за утреннюю трапезу?
Но не следует предаваться долго размышлениям, победу приносит деятельность. Саакадзе погрузился в изучение военного состояния Оттоманской империи. 'Барсы' рыскали по Стамбулу, проникали в кварталы Галаты и Перы. Ни стройные кипарисы, ни мраморные фонтаны, ни вызолоченные киоски не волновали их, заостряло их внимание расположение янычарских орт, каким строем двигались сипахи, оружие моряков, их способ подымать паруса.
Наконец из Сераля прибыл чауш-баши и передал Саакадзе великую милость 'падишаха вселенной': Мурад IV удостаивал Саакадзе совместной верховой прогулкой по семихолмному Стамбулу и его окрестностям. 'Барсам' разрешалось сопровождать Моурав-бека, но без шашек и кинжалов.
- 'Барс' без клинка - все равно что... - начал было Гиви возмущенно и запнулся, беспомощно уставившись на друзей.
- ...турок без... скажем, фески, - поспешил Дато на помощь другу, отстегивая свою шашку.
- Или черт без... допустим, хвоста, - уточнил Элизбар, бросая на оттоманку кинжал в огромных серебряных ножнах, более похожий на меч.
Слабая улыбка показалась на лице Матарса, он незаметно подтолкнул Пануша.
Несколько успокоило 'барсов' разрешение отправиться им к султану не на богато убранных скакунах, приведенных из конюшен Сераля, а на своих собственных, картлийских.
Когда они устремились за Саакадзе, казалось, всадники и кони потеряли вес и неслись по воздуху.
Султан Мурад IV из цветистого окна наблюдал за приближением грузин. Между главными воротами и быстро приближающимися всадниками лежал бассейн, полный морской воды, в которой плескались золотистые рыбы. Не убавляя хода, Саакадзе, а за ним 'барсы' в мгновение перескочили через бассейн, не затронув воды. Еще несколько порывистых движений - и кони замерли на одной линии, нервно изогнув шеи.
Торжественно выехал султан, сопровождаемый блистательной свитой. Пятьдесят ичогланов с высокими страусовыми перьями на чалмах окружали султанского коня, так скрывая его, что казалось - Мурада вздымают волны ослепительной белизны.
'Барсы' ловко соскользнули наземь и, склонив головы, застыли в поклоне.
Выступив вперед, Саакадзе протянул султану свой меч. Рука его была тверда, как сталь, взгляд остер, как клинок. Живые глаза Мурада прощупывали исполина так, как купец, получив новую ткань из далекой страны, прощупывает ее крепость.
'Еще один царь! Вот как балует тебя судьба, Георгий из Носте! - с горечью подумал Саакадзе и поспешил приложить руку ко лбу, устам и сердцу. Этот властелин, как и тот, в Иране, предает огню и мечу долины и холмы Грузии, он заставляет кровоточить ее сердце, он жаждет поработить ее душу... Значит...' - Саакадзе почтительно преклонил колено.
Рослый Мурад гордо и важно принял меч, устрашивший персов, и в знак благосклонности вернул Саакадзе, повелев Селикдару, ага меченосцу, вручить Моурав-беку алмазный полумесяц, дабы он вделал его в рукоятку.
Многочисленная свита, следуя за султаном, пересекла Долма-бахче, где Хозрев-паша, верховный везир, раздосадованный впечатлением, произведенным на султана прославленным грузином, слишком резко взмахнул нагайкой. Двести смуглолицых наездников и двести чернолицых, приняв сигнал, на полном галопе пронесли турецкие знамена.
Тучей промчался перед Саакадзе зеленый, оранжевый и светло-красный шелк, расцвеченный полумесяцами. 'Словно самум в пустыне! - отметил Саакадзе, обдумывая предстоящий разговор. - Если выказать незнание, не сочтет ли султан меня, Моурав-бека, в государственных делах за невежду? А если, наоборот, проявить полную осведомленность, не примет ли за лазутчика, разведывающего для личных целей о состоянии Стамбула? Сама судьба подсказывает осторожность. О восточная хитрость! Когда же заговорит султан?'
Но нет начала без конца и конца без начала! Султан заговорил. Он милостиво спросил:
- Ласкает ли твой взор, Моурав-бек, стольный город повелителя вселенной?
- Султан султанов, 'средоточие мира', я поражен твоей империей! Только мудрость ставленника неба могла воссоздать невиданную силу и покрыть неувядаемым блеском царствование потомка Османа. Я знал много стран, видел сражения на слонах, видел, как ятаганы разрубали воинов, закованных в броню, надвое, как стрелы пробивали панцири всадников, а заодно и их сердца, знал немало прославленных полководцев, ведущих на смерть тысячи тысяч рабов, чтобы добыть победу своему божеству, - но нигде не видел я столь мощных орудий, способных вмиг сразить огненным боем целое войско. Велик султан Мурад! Мой повелитель, я восхищен большим восхищением! Не хватит и ста лет, чтобы насладиться зрелищем силы твоей боевой страны, но хватит и двух лет, чтобы я мог покорить падишаху Мураду не только надменный и гордый своей военной силой Иран, но... и те царства, которые лежат и слишком близко и слишком далеко.
- Моурав-бек, твои речи услаждают мой слух, - слегка откинулся в седле султан, придерживая драгоценную саблю, - ибо они славят дела благословенной Оттоманской империи. Знай, я умею ценить и
