– Они оба такие самонадеянные.
И периоды сдвоенного молчания, не казавшиеся тягостными от того, что оба они рывками – то продвигаясь вперед, то останавливаясь – одновременно начали рассматривать оказавшийся перед ними предмет, набор предметов, тайну из света, и цвета, и тени. В этой готовности жить на параллелях таилась их слабость и их сила.
Когда они сели пить кофе, а за окном такая же темная, как кофе, чернела ночь, зазвонил телефон. Джерри застыл в испуге, вынуждая Руфь подойти к аппарату; она сняла трубку в гостиной, послушала и сказала:
– Он здесь. – И негромко позвала, повернувшись к кухне:
– Джерри, это Ричард.
Он тяжело поднялся из-за стола и прошел сквозь полосы тени к телефону. Руфь слушала, кружа по комнате, включая лампы.
– Да, Ричард. – Иронично, устало, примирительно. Голос у Ричарда словно ссохся, гулкость ушла.
– Джерри, мы разговаривали – сегодня не слишком долго, и я, возможно, чего-то не понял. Правильно ли я тебя понял, что, если я разведусь с Салли, ты не будешь с ней? Повторяю: не будешь?
Старая вилка конем.
Джерри мог бы слабо заблеять, взывая к рассудку, хотя давно убедился, что на хамов это не производит впечатления, или возразить, что жизнь, в отличие от шахматной доски, не всегда только черная или белая. Вместо этого он сказал:
– Совершенно верно. Я не буду с ней.
Ричард помолчал, ожидая, что Джерри объяснит, но объяснений не последовало, и он сказал:
– Я так и подумал, но, откровенно говоря, Джерри, просто не мог поверить. Не мог поверить, что ты такой черствый, хотя Салли уверяет меня, что ты – порядочный. Значит, ты не будешь с ней, что бы ни случилось?
По тому, с какой сценической четкостью Ричард произносил слова, Джерри догадался, что Салли, видимо, слушает по отводной трубке наверху. Он вздохнул.
– Ты будешь с ней. Она твоя жена. А у меня есть своя.
– Не знаю, приятель Джерри, просто не знаю. После того как она вела себя со мной, не знаю, останется ли она моей женой или нет.
– Это уж тебе решать. Как скажешь, так и будет.
Ричард сказал:
– Я заставлю тебя заплатить за это, приятель Джерри. Я заставлю тебя страдать – так, как ты заставил страдать нас. Ты потрясающий малый. Потрясающе жестокий.
Память Джерри метнулась назад – пляж, дюны, желтое бикини, теплое вино, запах их тел, – и он спросил с искренним любопытством:
– В самом деле? Ричард бросил трубку.
Руфь спросила:
– Что ему было надо?
– По-моему, он хотел устроить спектакль и показать Салли, какая я сволочь. Она все слышала по отводной трубке.
– Она что-нибудь сказала? Или ты слышал, как она дышала в трубку?
– Нет.
– Откуда же ты знаешь, что она была у телефона?
Джерри повернулся и рявкнул:
– Потому что она – везде!
Руфь испуганно уставилась на него. Хотя она зажгла лампы на всех столиках у стен, середина большой комнаты тонула в темноте, а именно там Руфь и стояла.
Джерри пояснил:
– Ричард был раздражен, потому что теперь ему надо принимать решение, а ему совсем неохота, как и мне: мужчины не любят принимать решения, они хотят, чтобы Бог или женщины принимали решения за
– Некоторые мужчины, – сказала Руфь.
Она пошла на кухню, а Джерри подошел к окну. В темноте за холодным стеклом был Ричард – ветви вяза переплетались и гнили в лишенной Бога стихии, которая и есть суть его врага. Весь мир был Ричардом. “Я заставлю тебя заплатить за это, приятель Джерри”. Где-то на улице выше их дома с ревом включился мотор автомобиля; Джерри съежился, сознавая, что силуэтом выделяется на фоне окна. Визжа шинами, автомобиль промчался мимо – какие-то мальчишки, никого: выстрела не последовало. Джерри улыбнулся. “Ты малый потрясающий. Потрясающе жестокий”. До сих пор его никто еще не ненавидел. Не любили, не считались с ним, но никто не ненавидел; а это, оказывается, помогает чувствовать себя живым. “Смотрика, Салли-О, верно, из Иисуса Христа получилась хорошая ногтечистка?” Глядя сквозь черное, мутно отсвечивавшее стекло, – стекло, похожее на холодную оболочку его разума, – Джерри порадовался, что нанес своему врагу – мраку неизлечимую рану. Кинжалом своей плоти он заставил умолкнуть насмешников. Иисус был отомщен.
V. Вайоминг
