действительно рассмеялась, и в этом обоюдном взрыве веселого серебристого смеха они потопили все печальные тайны, которые хранили про себя. У нее таких тайн было больше, чем у него. Это их неравенство огорчало Джерри, и когда тени от дюн удлинились в их маленькой лощинке, он поцеловал ее запястья и признался, отчаянно пытаясь уравновесить их судьбы:
– Я препогано поступил, женившись на Руфи. Право же, куда хуже, чем если б женился ради денег. Ведь я женился на ней, так как знал, что из нее выйдет хорошая жена. Такой она и оказалась. Господи, до чего же я об этом жалею. До чего жалею, Салли.
– Не грусти. Я люблю тебя.
– Я знаю, знаю. И тоже тебя люблю. Но как могу я не грустить? И что нам делать?
– Не знаю, – сказала она. – Наверно, еще немного потянуть, как оно есть?
– Да ведь на месте ничто не стоит. – Он указал вверх и уставился на солнце, точно хотел себя ослепить. – Это чертово солнце и то на месте не стоит.
– Не устраивай мелодрамы, – сказала она.
Они ползали на коленях, собирая свои вещи, а в уме прокручивали хрупкую ложь, которую придется нести домой. Светлые волосы его Салли упали, когда она склонилась над их крошечным, немудреным хозяйством, – она казалась при этом песчано-желтом освещении такой спокойной и такой покорной, что он сердито поцеловал ее, последний раз в этот день. Все их поцелуи казались последними. Ленивым движением она опустилась на землю и, прижавшись к нему всем телом, обвила его руками. Плечо ее было теплым на вкус – его губы заскользили по ее коже.
– Детка, у меня это не пройдет, – сказал он, и она кивала, кивала так, что тела их закачались: Я знаю. Я знаю.
– Эй, Джерри? За твоим плечом я вижу Саунд, а на нем маленький парусник, и какой-то городок вдали, и волны накатывают на скалы, и все залито солнцем, и так красиво?! Нет. Не поворачивай головы. Просто поверь мне.
II. Ожидание
– Прощай?
– Не говори мне этого слова, Джерри. Пожалуйста, не говори. – Рука у Салли ныла оттого, что она так долго держала трубку, а сейчас задрожал и мускул плеча. Зажав трубку между плечом и ухом и высвободив таким образом руки, она принялась застегивать лямки на брюках Питера: за последние два-три месяца он научился сам одеваться, вот только пуговицы не умел застегивать, она же в разброде чувств не подумала даже его похвалить. Бедный мальчик, он уже целых десять минут стоял, дожидаясь, пока мать кончит разговор, – ждал и слушал, ждал и наблюдал с неуверенной улыбкой и таким настороженным выражением в глазах, что она заплакала. Рыдания подступили к горлу, словно рвота; она сжала зубы, стараясь, чтобы их не было слышно в телефоне.
– Эй? Не надо. – Джерри смущенно рассмеялся – звук донесся слабо, издалека. – Ведь я же только на два дня.
– Не говори так, черт бы тебя подрал. Мне плевать, что ты там думаешь, но не смей этого говорить. – “Я с ума схожу, – подумала она. – Я – сумасшедшая, и он возненавидит меня”. При мысли, что он может возненавидеть ее после того, как она так безраздельно себя ему отдала, Салли возмутилась. – Если ты только и способен смеяться надо мной, может, лучше нам в самом деле расстаться.
– О Господи. Я вовсе не смеюсь над тобой. Я люблю тебя. Мне просто невыносимо, что я не могу быть с тобой, чтобы утешить тебя.
Питер потерся об нее, чтобы она застегнула ему и другую лямку, и она почувствовала в его дыхании запах леденца.
– Где ты взял леденец? – спросила она. – Нельзя есть сладкое с утра.
Джерри спросил:
– Кто там у тебя?
– Никого. Только Питер.
– Мне дал Бобби, – сказал Питер, и на его личико, растянутое в неуверенной улыбке, стал наползать страх.
– Пойди разыщи Бобби и скажи, что я хочу с ним поговорить. Иди же, лапочка: Иди найди Бобби и скажи ему. Мама сейчас кончит говорить по телефону.
– Бедный Питер, – раздался у нее в ухе голос Джерри. – Не отсылай его.
Да как он может так говорить, он, который лишил ее всякой радости общения с детьми? И однако, то, что он так говорил, делало ее совсем беззащитной, не измеримо расширяло ее любовь: не желал он держаться в рамках любовника, какими она их себе представляла. Излишняя доброта то и дело заставляла его вылезать из своей скорлупы. Слезы обожгли ей щеки: она молчала, чтобы он не услышал ее охрипшего голоса. Живот и плечи у нее буквально ныли от боли. Господи, он что, нарочно так себя ведет?
– Эй? Привет?
– Привет, – ответила она.
– Ты в порядке?
– Да:
– Пока меня не будет, ты сможешь съездить в Загородный клуб, и свозить детей на море, и почитать Моравиа…
– Я сейчас читаю Камю.
– Ты такая умная.
– Ты не опоздаешь на самолет?
