считают ежедневный бифштекс незыблемой традицией. Сегодня нужно защищать совсем другое — право не стать одиноким или, например, право сесть на поезд, который, не останавливаясь, проходит мимо тебя в Плуаре. Сегодня старые железнодорожные пути заросли сорной травой, нет больше омнибусов, заброшены притихшие, ставшие ненужными маленькие станции. Еще не так давно поезд шел по побережью медленно и пассажиры могли спокойно любоваться полями артишоков, раскинувшимися до самого моря. Старожилы рассказывают, что на изогнутом участке пути можно было, побежав по прямой, обогнать поезд, а на подъемах все выходили из вагонов и толкали незадачливый состав, паровозик которого выбивался из сил.
Пусть моя Бретань не самая красивая и непорочная среди других земель, я безмерно люблю ее, несмотря на все недостатки и скачки климата. Я живу между пляжами и лесами, заводом и маленькими городками, где все знают друг друга. Люблю дома, пропитанные запахом капусты и свинины, которую едят на клеенках, «галеты — сосиски», завернутые в фольгу. Люблю здешних жителей, их не всегда доброжелательное любопытство — ведь они далеки от моды, поглощены своими бедами и, обрабатывая сады, никогда не знают, зальют ли их дожди или иссушит солнце. Но я ненавижу плохое вино, от которого мужчины соловеют. Не переношу тугодумия, замыкающегося в «так положено» и «люди говорят». К климату мне тоже трудно приспособиться — он какой-то размазанный, неустоявшийся, не способный быть по- настоящему теплым, вечно зависящий от ветров и непостоянства приливов.
Сейчас отлив. Автобус останавливается у порта. Я выхожу. Делать мне нечего. Это восхитительно, как запретный плод. У меня нет часов — не важно. Дождь вроде бы перестал. Но небо не прояснилось. Какая разница! Сегодня пусть хоть конец света, все четыре времени года совместились в моем сознании, а тело уже перестало испытывать нетерпение.
До чего по-глупому я завишу от барометра, надо положить этому конец. Я должна взять верх над серостью неба, дождем, туманами, давящими на меня, над опьяняющим ветром. Не буду больше поддаваться им — даю обещание, есть вещи посерьезнее, чем мрачные зимы и холодные весны.
Иду вдоль порта, дыша полной грудью. Чувствую, как йодистые испарения пропитывают весь мой организм. Я уверена, что хорошая прогулка лучше всей той химии, которой я напичкивалась целую неделю. Я это прекратила, и мне полегчало. Беда в том, что страхкасса не оплачивает глоток свежего воздуха. Мало того, это даже воспрещается: ведь выходить из дому можно только в строго ограниченное время. Нелепо, заперев человека в четырех стенах, лечить физическую и моральную усталость. Вчера у меня не было сил пропылесосить комнату, а сейчас я, кажется, могу пройти пешком от Парижа до Бреста.
Разноцветные рыбацкие лодки и плоскодонные баркасы со святыми и девами Мариями на носу тесно прижаты друг к другу. В период бурь некоторые из них гибнут, но драма не выходит за пределы узкого семейного круга, миновали времена общенациональных пожертвований, к которым призывал Пьер Лоти со страниц «Фигаро». Все эти «Жанночки» застрахованы, а вдовы помещают на траурной странице местной газеты «Уэст-Франс» благодарность за полученные соболезнования.
Порт переполнен увеселительными яхтами, они причалены к металлическим понтонам. Задыхающиеся двигатели траулеров с хвостами тралов воняют мазутом, выпускают густой пар, безбожно трещат и мешают портовым спортсменам. Но стоит отчалить, поднять паруса — и ты уже во власти стихии. С наслаждением выслушиваю морскую метеосводку: «Фишер, Доггер и Фладен… Сила ветра от трех до четырех… На море легкое волнение. Юг Бретани… Север Ирландии… Сегодня и в ближайшие сутки безветренно… Антициклон с Азорских островов…» Длинная поэма, полная атмосферных чудес с выверенными до миллиметров центрами циклонов. Мурлыкаю от удовольствия, покачиваясь на легкой летней зыби. Я умиротворенно плыву к Галапагосским островам. Жена и дети оставлены на суше. Я свободен. Я чертовски ловкий, на что угодно способный парень. К черту — не получается! Ведь жена-то и есть я! Женщина не может сбежать куда глаза глядят, она на привязи у мужчины и на непредвиденный случай всегда оставит мужу адрес: «Тереза Попино, до востребования, Гонолулу».
Брожу вдоль порта…
На молу Аркуэст садятся на катера, идущие к острову Бреа. Если бы прояснилось, я бы, возможно, его увидела. Не поеду. Хватит с меня Пемполя с его необыкновенными скалистыми берегами. Я ведь не туристка. Прохожу по шлюзу, отделяющему док от моря, которое сейчас в отливе. Так и кажется, что траулеры за дамбой готовы улечься вверх килем при малейшем дуновении ветра. Где-то на краю света море неотвратимо, волна за волной, начинает наступление. Я устремляюсь ему навстречу, но, разумеется, не могу шагать по воде и возвращаюсь под насмешливый крик чаек.
Проголодалась. Позволю себе съесть пирожное на рыночной площади в кондитерской старофранцузского стиля. В заведении пустовато. Для чаепития рано, а для десерта после обеда слишком поздно. Продавщицы-официантки болтают, старательно укладывая шоколадные изделия, которыми славится эта кондитерская, в корзиночки из золоченой бумаги. Все здесь шоколадно-карамельное. Панели полированного дерева, банкетки, обтянутые коричневым винилом, сверкают, как обертки конфет. Традиционные столики и интимное освещение придает оттенок греховности происходящим здесь пиршествам гурманов. Официантки передвигаются бесшумно и говорят медовым голосом. Все здесь напоминает о гренадиновом сиропе и клубнике с молоком. Я выбираю — торопиться мне некуда. Худенькая женщина в безукоризненно белом фартуке стоит возле меня, терпеливо ожидая.
— Пожалуйста, меренгу и еще… кусочек яблочного пирога… еще вон то пирожное с миндалем и чашку чая с лимоном.
Это вкусно и так необычно — я съем что-нибудь еще: не потому, что голодна, а ради удовольствия побыть тут. Идиотская трапеза, сплошное обжорство, но главное, что все это приготовлено не мной. Меня обслуживают, как княгиню Монако.
— Пожалуйста, еще чаю с лимоном.
Ходьба, жарища в кондитерской, сладости — голова у меня начинает кружиться. Я вытягиваю ноги и закрываю глаза — чего доброго, усну на этой банкетке.
— Вы себя плохо чувствуете, мадемуазель?
Надо мной склонилась официантка.
— Нет-нет, отлично, спасибо.
Я несколько приободряюсь. Она назвала меня мадемуазель; значит, по моему виду незаметно, что я замужем? Я не ношу обручальное кольцо. Могу сойти за «свободную» женщину.
Провожу время в свое удовольствие — ведь у меня счет в банке, и мне незачем ни работать, ни выходить замуж.
Я отлично устроилась, путешествую вокруг света, пишу репортажи и стихи. Хожу на спектакли и отсылаю рецензии в большие парижские газеты. Гонорары идут на карманные расходы: почта, сигареты, излишки я жертвую на помощь детям «третьего мира» или на нужды неимущих коммун, пропагандирующих Искусство и Литературу в деревенской среде. Я хохочу. Официантка примет меня за сумасшедшую. Трудно войти в роль богатой наследницы, и одежда моя вовсе не та, какой ей полагалось бы в таком случае быть, ничего другого не скажешь о моей поношенной куртке.
Входит женщина, похожая на ту, которую я выдумала. Высокие сапоги из тонкой кожи — по меньшей мере 600 франков, брюки из бежевого бархата заправлены в сапоги, чтобы они бросались в глаза и чтобы придать всему облику спортивность, — 250 франков; рыжая куртка из длинношерстного меха — бедное животное — 6000 франков, она распахнута — виднеется легкий пуловер от Родье — 400 франков. Ко всему этому еще широкий кожаный пояс, подчеркивающий тонкую талию дамы-теннисистки — два-раза-в- неделю-ради-здоровья, — 150 франков. На шее платочек, демонстрирующий этикетку от Ланвеня — еще 150 франков. Через плечо перекинута новехонькая сумка от Багажери — 400 франков, — переполненная всякой всячиной, изысканной и бесполезной. Всего на ней понадевано на мой четырехмесячный заработок. Из-под уложенных в естественном скандинавском стиле волос смотрит лицо — точь-в-точь с глянцевитой страницы модного женского журнала. Она оглядывается, проверяя, какое произвела впечатление. Наши взгляды встречаются, она дальше от меня, чем телевизионная дикторша. Да! Она мгновенно поняла, что мы не одного поля ягода. Она съест крошечное пирожное без крема и шоколада, а чай с лимоном будет пить без сахара, подсчитывая в уме ежедневно допустимые калории. У нее час свободного времени, потом ей надо забрать из детского сада своего ребенка — с ног до головы от Кашареля. Похрустывая куском сухого торта с грушами, она листает журнал по истории искусства, продающийся во всех киосках. На скромном
