ехали, к тому же довольно медленно, ибо лютый мороз к ночи сделался вовсе непереносимым. И если Карсидара никакая простуда не страшила, этого нельзя было сказать о Михайле. Да и коней хотелось поберечь, особенно стареющего Ристо.
К Золотым воротам подъехали за полночь. Пришлось долго растолковывать сонным стражникам, что это прибыли королевский воевода Давид и тысяцкий Михайло, а не парочка захмелевших гуляк, решивших проветриться в окрестностях и опоздавших к закрытию городских ворот. После отъезда гонца король Данила не забыл известить дружинников, что воевода может объявиться в Киеве раньше предполагаемого срока. Правда, его всё равно ожидали послезавтра утром, самое раннее - завтра к вечеру.
- Гонец расторопный попался, - сказал Карсидар, чтобы не вдаваться в излишние подробности.
Измотанных путников пропустили, обещав немедленно сообщить в королевский дворец об их прибытии.
В Новом Городе они некоторое время ехали по пустынным улицам вместе, затем каждый направился к своему дому. Карсидар жил неподалёку от Ирининской церкви. Его так и подмывало совершить последний, самый короткий 'прыжок' и мгновенно очутиться у себя на подворье. От этого безрассудного поступка Карсидара удерживало одно обстоятельство: а вдруг кто-то всё же не спит, смотрит на улицу; и вот едет всадник, едет - и исчезает...
Глупости! Карсидар не слышал поблизости ни единой связной мысли. Всё же из предосторожности он свернул в тёмный проулок и лишь тогда 'прыгнул' прямо под окна своего дома. Спавшие под забором псы всполошились, ощетинились и зарычали, но узнав хозяина, мигом присмирели и подошли к нему, дружелюбно виляя хвостами.
Не обращая на них внимания, Карсидар отпер конюшню, завёл туда Ристо, расседлал, вытер лоснящиеся бока, накрыл тёплой попоной, насыпал в корыто овса, потрепал коня по холке, зевнув сказал:
- Что, друг, утомился? Я тоже с ног валюсь. Ничего, вот последний годик покатаешь меня, а потом уж и на покой отправляйся. Добро?
- Гррххх, - довольно фыркнул гнедой, не переставая жевать отборный овёс.
В следующий миг Карсидар ощутил поблизости чьё-то присутствие, а ещё через несколько секунд уловил слабое поскрипывание снега. Поскольку собаки молчат, значит, это кто-то из домашних. Можно было напрячься и определить, кто именно, однако Карсидар уже почти засыпал, и заниматься в таком состоянии копанием в чужих мыслях не стоило. Проще выйти на двор.
Старая мамка, помогавшая Милке нянчить первенца, была уже в пяти шагах от конюшни.
- Господи, Давидушка явился! А мы тебя только к завтрашнему вечеру ожидали, - всплеснула морщинистыми руками старуха. - Счастье-то какое! А то люди болтают про всякое...
- Знаю. Вот и пришлось поторопиться, - ответил Карсидар. - А ты чего не спишь?
- Да как тут уснуть, когда такие страсти! - пожаловалась старуха. - Как третьего дня привезли этого татарина, так и весь сон отшибло. А тут слышу: собаки всполошились. Выглянула - конюшня открыта. Ясно, тати бы прежде в дом полезли. Что, думаю, такое? А это Давидушка, надёжа наша, на два дня раньше вернулся...
'Надёжа!' - мысленно передразнил её Карсидар, с грустью вспомнив, как при первом появлении его и Читрадривы в доме Михайла мамка грохнулась в обморок, как пугала его будущую жену россказнями про колдунов, у которых 'нос крючком, уши торчком'. А теперь пожалуйста: надёжа! Ох, люди, люди...
- Милка как? Андрейка? Здоровы? - спросил он, из последних сил пытаясь сдержать зевоту. Мамка охотно ответила, что да, благодаря заступничеству Пресвятой Богородицы всё хорошо, что Андрейка уже резво ползает на четвереньках и по всему видать, скоро попытается вставать на ножки, а там ещё пару месяцев, и начнёт помаленьку ходить...
Карсидар не сдержавшись, широко зевнул, и пробормотал:
- Ладно, ладно, - и побрёл в дом.
Старуха семенила следом, приговаривая:
- Ох, Давидушка, неспокойно на сердце что-то. Чует оно беду, Давидушка, ох, чует! Не зря татары зашевелились и к половцам подкатываются. А главное, за Милку, рыбоньку мою, да за дитятко ваше боязно, ох как боязно! Хорошо хоть ты прискакал быстро.
И так далее в том же духе.
Карсидар слушал её вполуха. Потирая кулаками глаза, нетвёрдым шагом поднялся по ступеням на крыльцо, прошёл в сени и пытаясь ступать по скрипучим половицам как можно тише, подкрался к двери Милкиной комнаты. Жена могла заметить его, а это означало, что спать доведётся ещё меньше. Тем не менее, Карсидар не мог отказать себе в удовольствии хоть краем глаза взглянуть на неё и сынишку после длительного отсутствия.
Дверь была чуть-чуть приоткрыта. Стараясь не дышать, Карсидар приник к щели. Сидя на небольшой кровати у дальней стены, простоволосая Милка кормила младенца грудью и что-то нежно нашёптывала. Карсидар прислушался. Это оказалась одна из многочисленных чрезвычайно поэтических былин про битву русских ратников с лютым ворогом. В своё время выслушав превеликое множество этих удивительных историй от мамки, Милка запомнила их наизусть. Но в интерпретации жены былины выглядели по-особому, поскольку она любила приукрашивать рассказ откровенно колдовскими деталями.
Кроме того, русское войско почему-то всегда возглавлял Карсидар. Вот и сейчас он не без удовольствия услышал: 'А наш татонька как махнёт мечом булатным, так у печенежина окаянного голова с плеч и слетела!..' Карсидар не имел ни малейшего понятия, кто такие печенеги, никогда не встречался с ними, а Милка рассказывает об этом сыночку...
Карсидар закрыл глаза и улыбнулся; при одном взгляде на Милку его охватывало необыкновенное чувство умиротворения. Особенно если она хлопотала над ненаглядным сыночком. Карсидар не помнил, пела ли песни или рассказывала истории о подвигах короля Ицхака его мать. Наверное, да. Всякий раз, как Карсидар смотрел на Милку, ему вспоминалась гордая королева Тамар, которая осторожно выглядывала в окно из-за парчовой портьеры. Только из этого воспоминания быстро исчезало чувство опасности и возникало... какая-то благодать, что ли. Не правда ли, странно? Тем более, Милка ни капли не похожа на его мать...
Когда Карсидар наконец открыл глаза, Милка спала на кровати, а младенец, названный в честь Читрадривы Андрейкой, посапывал в люльке рядом с ней. С другой стороны люльки стояла лавка, на которой в тёплое время года дремала мамка. Теперь же, с наступлением морозов, она перебралась на печку, чтобы не мёрзнуть по ночам.
Карсидар обернулся, посмотрел на притихшую старуху, бросил через плечо:
- Разбуди меня пораньше, да смотри, Милке не сказывай. Меня ждёт Данила Романович. Сама понимаешь, дело важное, я не могу задерживаться, - и поплёлся в свою комнату.
Спать хотелось ужасно, в ушах звенело, перед глазами плавали лиловые круги и голубоватые волны. На этих волнах покачивалась люлька, рядом сидела любимая, обожаемая, ненаглядная жёнушка и тихо нараспев рассказывала очередную историю о битве 'татоньки Давида' с очередными 'вороженьками'. Маленький Андрейка посапывал и счастливо улыбался во сне. И из такой вот крохи когда-нибудь вырастет настоящий мужчина! Надо же, какое чудо...
Чудо! Вот именно! Но что тут поделать, какие меры предпринять, Карсидар совершенно не представлял. А время-то идёт, и если верить словам иудеянского купца Шмуля, с которым его познакомил Читрадрива...
У Карсидара едва хватило сил добрести до своей комнаты, где он не раздеваясь повалился на кровать и тотчас уснул, словно провалился в чёрный бездонный мрак. Из этого полуобморока его, кажется, почти тотчас выдернули слова верной мамки: 'Просыпайся, Давидушка, Данила Романович за тобой прислал'.
Карсидар мигом вскочил, энергично мотая головой, чтобы прогнать остатки сна. На пороге комнаты стояли двое гридней. Значит, стражники в самом деле сообщили приближённым короля об его прибытии.
- Милку я не будила и ничего о твоём возвращении не сказывала, - говорила старуха, протягивая Карсидару краюху хлеба и кувшин с квасом. - На вот, перекуси.
Карсидар быстро прожевал хлеб, запил квасом, переобулся и вышел из комнаты. Гридни последовали за ним на двор. Через несколько минут они уже ехали извилистыми улочками по направлению к Старому
