Ты кстати говоришь им, что ты американка?'
'Угу', — она закусила торт. 'Ограбить не пытаются, но тем не менее, напротив. Пытаются соблазнить.'
'Захватывающая жизнь для внучки белого офицера., правнучки знаменитого Шульгина, американской профессорши…'
'Я теперь в Беркли работаю, ты знаешь, Эдик?'
'Нет, откуда'
'В Беркли. Лос-Анжелес надоел. Там я была молодая, не хер мне там делать. Дружу в Беркли с Карлинским, он тебе привет передаёт…'
'Ещё жив?'
'Такие как он вообще не умирают'
В 2000 году она приехала ещё раз. Ещё более крепкая. Вид у неё был как у женщины, охотящийся за скальпами. Деловитая, с какой-то железной папкой, чтоб ударять по голове налётчиков. Ещё она была похожа на немецкую исследовательницу, измеряющую и фотографирующую в Африке члены туземцев.
Я дал её с сбой подшивку «Лимонки» и она увезла газету в Беркли. Надеюсь что она сдала их в Университет.
В 1998 году я таки увидел знаменитое Екатеринбургское кладбище. Действительно впечатляет. Особенно гигантский горельеф стоящего в костюме братана. Сработан в отличном оригинальном стиле. Небывалом доселе, я бы сказал стиле. Не нужно думать, что только старое «великое» искусство имеет право на существование. Ежедневно с нами формируются новые нравы и новое искусство. И почему не на кладбище? Какой в заднице Эрнст Неизвестный сделал бы лучше, чем этот пробитый силуэт простого братана, погибшего в расцвете лет просто и с достоинством. Учёный скульптор сделал бы обыкновенный округлый памятник. Не было бы трагизма этих рваных углов костюма, этих тяжёлых туфель, этого поразительного точно ложащегося в 90-е годы простого рисунка. Я уверен что ремесленник автор делал не мудрствуя лукаво, и сделал отлично. Если поместить эту тяжёлую плиту стоять рядом с Лениными, Дзержинскими, Свердловыми туда к ЦДХ, на берег Москвы-реки, этот портрет братана останется сурово- грозным и оригинальным даже среди талантливых памятников, собранных там.
Наиболее ценно оригинальное искусство. Первый кто посадил каменного всадника на каменную лошадь был гениален. Все остальные — уже менее. Однако излишняя форматичность может сделать работу смешной. А тут в скульптуре просто применён рисунок — за основу было взято искусство выцарапывания на штукатурке. Возможно автор провёл своё детство в разрушенных зданиях.
Что до бандитов, то их простая и суровая жизнь может вызывать уважение, если ты только не конченный мент. Кладбище ведь ожидает всех, исключая огнепоклонников. Так почему бы не приехать туда пораньше, после того как ты застрелен горячей пулей на перекрёстке горячих улиц, а?
Я подумал, что моё небольшое эссе 'культура кладбищ' не может быть полным без напечатанного в газете «Лимонка» № 185 письма из Барнаула, касающегося меня и кладбища, в данном случае Власихинского кладбища в городе Барнауле.
'В ночь с 1 на 2 ноября, пишет руководитель Барнаульского НБП Дмитрий Колесников, — меня разбудил звонок. Голос в телефонной трубке поведал мне что «их» двое, и что «они» из московского отделения НБП, и что надо срочно встретиться. А также передали привет от «Лесовика» (т. е. от Лимонова). Я, ничего не подозревая, как последний идиот оделся и вышел из дома в 2 часа ночи. К условленному месту встречи должны были подъехать «Жигули».
Когда подъехала машина, я сел в неё. «Партийцами» оказались старший уполномоченный ФСБ капитан Жданов А.В. и какой-то старый х… лет 50-ти. Когда я просёк ситуацию, машина уже ехала на полной скорости. Проделав длинный путь, мы оказались за городом на Власихинском кладбище. Начался разговор. Старец, который сидел на заднем сидении двинул мутную философскую телегу, а в конце сказал, что он давний друг Лимонова, и прибыл на Алтай с 'великой миссией'. Товарищ Жданов (он допрашивал меня летом по делу Лимонова) стал объясняться в любви к НБП, и сказал, что ФСБ на такие говнюки, какими их представляют в «Лимонке». Под конец он предложил помощь и «крышу» в лице ФСБ для отделения НБП в Барнауле. Взамен он потребовал ничтожную малость, а именно — подписать бумаги о сотрудничестве со спецслужбами… Я отказался. Тогда он вытащил меня из машины и повёл вглубь кладбища. Пройдя метров 20–30, он вытащил ПМ и, подставив ствол к моей голове, спросил, не передумал ли я. Я сказал, что не передумал. Тогда он для убедительности выстрелил в сторону. Ещё минут 15 он вертел пистолетом перед моим носом, но поняв, что всё напрасно, сел в машину и уехал. А я остался ночью на кладбище.
Вот такое странное происшествие. И то вкратце. Врать не буду было страшно. Я реально поверил, что мне пиздец. Зато в следующий раз не буду таким доверчивым идиотом.
Прокуратура неохотно взялась за дело. Жданова вызывали для дачи объяснений. Он всё описывает по-другому. Мол, дружеский разговор со мной был, не планируем ли мы на 7-ое ноября какой-нибудь «теракт». А я вроде как всё это выдумал для саморекламы и опорочил в глазах общественности бедного ФСБешника. Чего доброго обвинят меня в клевете. Ну, ладно, поживём- увидим'. Дмитрий Колесников. Барнаул.
Вот точно, увидим ещё. Но даже за то, что уже увидели и узнали, — впечатляет. Пока граждане спят, во какие вещи происходят на кладбищах! Жданов этот, — капитан ФСБ и его товарищ старик — просто маньяки и убийцы. Ведь до этого у нас погибли в Барнауле два товарища: 17 ноября 2000 года выброшен из окна Виктор Золотарёв, сопровождавший меня на Алтае в августе-сентябре 2000 года. А когда прокуратура Алтайского края производила проверку смерти Золотарёва с 15.10.2001 года — до 13.11.2001 года, странным образом погиб Олег Михеев — национал-большевик, первым обнаруживший Золотарева в морге затем и затем пытавшийся расследовать обстоятельства его гибели самостоятельно. Его нашли у железнодорожной насыпи, мёртвым. Прокуратура же Алтайского края занималась расследованием жизни Золотарева не по своей конечно воле. Это я забросал генеральную прокуратуру всё новыми и новыми ходатайствами о возбуждении дела. В конце концов 13 ноября 2001 года дела по признакам преступления предусмотренным ч.1 статьи 105 было возбуждено. А уже нужно было возбуждать дело по убийству Михеева и угрозе убийства Колесникова.
Это конечно ещё не значит что капитан Жданов будет осужден: герой кладбища.
АНГЕЛЫ АДА И АДАМ СМИТ
На 'Серпе и Молоте', в литейке, я работал в три смены. Когда шёл на третью под тусклыми и редкими лампочками посёлка вначале мелкой тропкой, потом выходил на тротуар, то ко мне из всех домов присоединялись спутники. Хлопали двери, стучали ботинки, безмолвная, всё увеличивалась наша армия. Всё новые мрачные солдаты выходили из-за старых дверей, всё шумнее сотрясали посёлок уже сотни ботинок. Дело было всегда около полуночи, потому разговаривали мало. Окраины провинциальных городов освещены слабо, так что были видны лишь силуэты работяг, да огоньки цигарок в зубах. То были 60-е годы, курили тогда «Беломор».
Зимой было светлее — больше света от земли. В дождь было мрачнее. Впрочем и без дождя было мрачно. Только самые молодые Ии хулиганистые переговаривались, воспринимая ночь как вызов, — боясь ночи. Но их молодая спесь подавлялась мрачной косностью привычных и пожилых. Перейдя через трамвайные пути у остановки ДК «Стахановский», наш стучащий ботинками ручей вливался в большой поток. Рабочих сотнями спешно сгружали трамваи.
Мне было двадцать лет потом двадцать один. Я был полон мрачной гордости за себя, за свой класс отверженных, класс третьей смены. Ближе к проходной завода нас уже была река. Завод был могучий. Проходных было несколько. Та, в которую входил я с Салтовки не была Центральной. Центральная располагалась во многих километрах на противоположном конце — на Сталинском проспекте. Мы угрожающе бурлили, шуршали, стучали ногами во мраке. Я же говорю, провинциальные города были и есть освещены слабо, а заводские проходные ещё слабее, тем более те проходные, что не центральные. У проходной нас завихривало, заносило, и мы сурово, но без жалоб толкались, употребляя плечи и локти чтобы добраться до желаемого горлышка бутылки, торопились на территорию, где нас станут
