типажей для подражания не справляется. А в 60-е и 70-е оно (кино) вообще совершило негативную преступную очаровав русского человека подлейшей какой-нибудь троицей алкашей — Вицына, Моргунова и Никулина, внедрив тем самым (я совершено серьёзно так считаю!) тем самым социальную моду на упадочный тип дегенерата. Не Базаров, не Рахметов, но дегенераты Никулин, Вицын, — моргунов — вот кто был героями нашего времени. И ещё остался. И сколько нужно будет потратить сил нации, чтобы устранить ущерб нанесённый этими ублюдками — экранными типажами. Потому мы превратились в нацию «Колянов» и «Наташ» не уважаемую никем. Это всё к вопросу о 'Великой культуре'. Что мы можем противостоять архаичной примитивной, но благородной строгости Корана, мы — нация, где алкоголик не вызывает осуждения, а дружелюбные улыбки узнавания и понимания? У России нет интеллектуальных вождей (возможно их время прошло). Это слепая хмурая толпа — русская нация потому что её книжные шкафы — бездарны. Живя в чужих квартирах я сталкивался с чужими книжными шкафами, Великой литературы в них нет. Жалкие в основном книжечки. Так что мы страна культуры поздней, небогатой и провинциальной. Мы поздно явились в мировую семью народов и стоим в сторонке, сжимая небогатый наш багаж.
(Сомнительно, что даже в этом скромном багаже, русские тупицы чтут не лучших. Наши лучшие мыслители — К. Леонтьев, М. Бакунин, А Герцен, а не в коем случае не блеклые В. Соловьёв или ничтожный Бердяев или тусклый ильин. Наш единственный великий писатель это драматический Гоголь, а никак не Чехов — этот Довлатов своего времени и уж не тяжёлый запорный толстой. Наш великий поэт 20 века — Хлебников. Вот от этих ребят надо работать. А 20-й век нам таки угробили члены КПСС…)
СВИДЕТЕЛЬ
По-сербски смерть будет СМРТ. Без гласных. Это как короткий удар сабли: СМРТ. Я хотел бы умереть сербской короткой без гласных гибелью, а не размазнистой, с гласными, русской смертью. Как часто родственный язык обнажает суть явления. По-сербски жизнь будет «живот». А когда водку пьют говорят: 'Живели!'
По-сербски — писатель будет «писец». Писец — всего лишь умеющий писать, профессия — пишущий. Быть писателем учат всех на планете ещё в школе. Каждый есть в какой-то степени писатель. Но далеко не каждому есть что записать. Не каждый может смотреть и записать своё время. Лучшие писатели были свидетелями 'Sievia shits!' записал однажды о своей подружке Великий англичанин Джонатан Свифт. Это свидетельство. И такое грандиозное шокирующее даже сегодня. Писатель открыл, что его подружка — неземное создание — какает, гадит. Испражняется, выделяет дерьмо. Эта трогательная потрясающая фраза менее известна миру, чем изумительные приключения Гулливера, однако она убивает наповал. В начале 20 -го века русский поэт-декадент Брюсов написал однострочное стихотворение скандализировавшее тогдашнее общество: 'О закрой свои бледные ноги!' В сравнении с просты как удар топором по черепу наблюдением Свифта, бледные ноги — жидкий кисель. (Боже, сколько подростков и юношей через столетия совершили это ужасное открытие. Кроме крестьян, конечно, те не держали девушек за некакающих ангелов никогда). Что такое бледные ноги, если обожаемая Сильвия сидит и shits! Миры падают, с грохотом рушатся миры, в то время как эта полудевчонка, обнажив полушария, натужает свою утробу и выделяет из себя котяхи, приличествующие большой собаке. Действо происходит в укромном уголке английского подстриженного парка, из-за кустов наблюдает в ужасе молодой джентльмен в панталонах до колен, в камзоле и рубашке с жабо. Он бедолага даже взмок от потрясения, физиономия искажена страхом, наблюдая как из Сильвии показался очередной котех…
Только что мной описанная натуралистическая сцена — лучшая иллюстрация к лубку «Свидетель». Бледный юный мужчина с искажённым лицом.
А наблюдать он может что угодно: как отгрызают голову, как менты надели пластиковый пакет на голову обвиняемому в гуманном городе Москве, как сотрясаемый приступами астмы поверженный герой Че Гевара скорчился на муле, пробираясь сквозь джунгли Боливии, и его страдальческий вид деморализует кучку вооружённых людей — его отряд. Таким увидел его в Боливии журналист Реджек Дэбрэ. (В свою очередь Дэбрэ фигурирует в дневнике самого Че как «Франсэ», т. е. 'Француз'). Наличие свидетеля, — непременное условие исторического происшествия. Без свидетеля, — Событие всегда останется лишь слухом. Че Гевара прибыл в джунгли Боливии уже известным миру человеком, одним из лидеров Кубинской революции, автором нескольких книг. Однако без свидетеля «Француза» Че никогда бы не получил той поистине планетарной известности, которой сегодня обладает, — его имя — брэнд. Без Француза он не стал бы 'Herrilliero Heroico' — героическим воином, архетипом партизана и революционера. Когда в кроссворде по вертикали или по горизонтали задан вопрос: Знаменитый революционер 20-го века? будьте уверены это только Че. И никто иной. На самом деле опыт Че Гевары в Боливии был неудачей. Куда более удачливые и талантливые партизанские вожди годами вели сильные партизанские войны в латинской Америке. Но их помнят лишь старые специалисты ЦРУ по партизанским движениям. Потому что возле этих вождей не было «свидетеля». Разумеется свидетелем был не только Француз, но и сам Че, он писал дневник, и офицеры, которые его ловили, поймали и убили; и шпионы, которых к Че засылали, но Француз был Старший Свидетель. Он раскрутил миф Че в Европе. Мне привелось встречать несколько раз Француза в 80-е годы. Он произвёл на меня впечатление человека вполне заурядного, серого скорее. Несмотря на то что ему в юности привелось участвовать в истории с большой буквы. В память этой истории очевидно, Миттеран сделал его тогда своим советником. Но видно он плохо советовал или не советовал вообще, его быстро убрали. Свидетелями выступают сплошь и рядом ординарные люди. Главное оказаться в нужное время в нужном месте.
Я был великолепным свидетелем для моих женщин я умел их видеть и умел рассказать о них. Я сделал их бессмертными, хотя бы на то время, пока будут читать мои книги. А мои книги будут читать пока существует русский язык, ибо это крайне оригинальные книги исключительного человека. (Конечно, мои женщины уверены в собственных дарованиях, но на этих слабых плотиках дарований, о бывшие красотки, Вам бы самим не переплыть вечность!) Я любил их и сумел написать о них. Я рассказал миру о них, о блистательных, неотразимых, страстных, злых и чарующих, когда они были молоды. Главное — в чём им повезло, — они встретили во мне лучший из возможных типов мужчин — а именно мужчину-свидетеля, мужчину-зеркало для них юных безумных, красивых. А то что я отомстил им потом старым… Ну что ж, всё в этом мире цветёт, а потом вянет, усыхает, стареет, умирает. Им посчастливилось, что я был свидетелем их лучших дней и не повезло с моим долголетием. Им бы хорошо было, чтоб я скончался быстро. Блок вот, воспел Любу Менделееву прекрасной Дамой и не дожил до того как неопрятная толстушка с папиросой служила в каком-то наркоме секретарём- машинисткой.
До, встречая их сорокалетних, и более, я безжалостно констатировал их уродство, бил своих прежних возлюбленных что называется ниже пояса, крича как мальчик о короле 'Я видел, я видел её, она теперь старая, испитая, безвкусная, пошлая тётка!' Я ничего не простил, я оказался злопамятным, я мстил им спустя годы, за те удары, которые они нанесли мне, красивые и молодые! А как Вы думаете, так и должно быть, борьба до последнего вздоха! Ведь мне тоже было когда-то очень больно. Потому что я принимал и принимаю свою жизнь и её персонажей всерьёз, их любовь и нелюбовь. Чего же я вдруг ласково стану дружить с этими престарелыми чудовищами? Вот тебе, вот ты давно не девочка- маргаритка! И я протягиваю им своё страшное зеркало!
Не надо было показываться мне на глаза. Умные Дитрих и Гарбо так и сделали. А не надо было показываться мне на глаза старыми я же свидетель, я же разболтаю! Надо было умереть молодыми.
В известном смысле того, чему нет свидетеля, — не существует. А значение произошедшего часто зависит от степени убедительности свидетеля. Французская и мировая общественность вытащили Режиса Дэбрэ из боливийской тюрьмы и он приехал в Европу и стал писать и говорить о боливийской истории Че Гевары. В результате этот неудачный военный поход превратился в Гомеровскую эпопею, а сам Че, — в Ахилла в сияющих доспехах. Другое дело что Че уже был значительным человеком третьим или четвёртым по значению кубинским вождём к моменту, когда он вступил на землю Боливии. Он уже был историческим персонажем, только не первым ещё, как бы героем местного масштаба, но уже полуфабрикатом героя универсального. Затея была безумная, боливийский отряд должен был послужить первым отрядом континентальной южноамериканской Революции, в его состав входили перуанцы, кубинцы и боливийцы.
