не сдвинешь! Крепкая, правда, износу ей нет!
Из серого квадрата открытых в природу ворот появился толстый Борис, весьма озабоченный.
— Леонид! И ты, Эдвард, зайдите в офис, пожалуйста!
Леонид вытер руки тряпкой, снял бейсбольную шапочку, убрал маскировочный хвост волос со лба на лысину. Опять надел шапочку. Пересекая барак, мы последовали за Борисом.
— Садитесь! — сказал нам толстяк, уже занявший свое место за столом.
Мы сели. Я сел нормально. Косогор сел шумно и нагло, проелозил, садясь, стулом по полу. Сел так, как, по его мнению, должен садиться пролетарий, эпатируя грязным рабочим комбинезоном и руками в машинном масле презренных бюрократов завкома, профсоюза и дирекцию завода.
— Леонид, по твоей же просьбе мы договорились, что будем платить тебе раз в месяц, ты сказал, что так тебе удобнее. Вчера ты представил нам фактуру, по которой мы должны выплатить тебе мани за четыреста рабочих часов! Эдвард, переведи пожалуйста!
Я перевел. Косогор самодовольно улыбнулся.
— И они мне их выплатят, бляди, до копеечки, я с них не слезу, пока не выплатят… Но ты этого не переводи. Сейчас они начнут меня уговаривать…
— Мы подсчитали, и получается, что, судя по твоей фактуре, ты работал в среднем 96 часов в неделю! Это слишком много, Леонид, ведь в неделе всего 168 часов. — Борис глядел на Леонида очень серьезно.
Барни, сидящий в кресле у окна, напротив, улыбался.
— Леонид, — сказал он, — девяносто шесть часов в неделю — это семь дней по тринадцать часов в день! Даже в девятнадцатом веке никто не работал по тринадцать часов в день. Даже рабы на плантациях!
— Я записал все как было, — твердо сказал Леонид. — Переведи. И за каждый час отчитался, между прочим. Там везде стоит, какую работу я выполнял и сколько на нее затратил времени.
— Записал, — согласился Борис. — Но давай разберемся, Леонид… — Борис заглянул в бумаги. — У тебя, к примеру, записано: «Три часа на дорогу от Централ Айслип до Гарлемского госпиталя!» Но это абсурд. От нас до Гарлемского госпиталя на Ленокс-авеню возможно добраться за тридцать минут!
— Я не могу мчаться сломя голову, как вы. Мне моя жизнь дорога. Я езжу со скоростью, с которой безопасно ездить. Плюс я должен был заехать за ним! — Косогор указал пальцем на меня, как мать-родина на потенциального добровольца.
— Но мы не можем платить вам за время, которое уходит у вас на дорогу, по двадцать долларов час, ребята! Договаривайтесь встретиться на полпути. Двадцать долларов в час — это очень большие деньги, Леонид!
— У него нет кара. Дайте ему кар[7]! — Косогор возмущенно фыркнул, выразив свое презрение к фирме, не могущей снабдить своего рабочего автомобилем.
— Леонид! — Барни встал и прошелся по офису. — Мы не отказываемся платить тебе двадцать долларов за квалифицированную работу — за обследование, за монтаж и демонтаж медицинской аппаратуры, но оплачивать твои дорожные приключения по двадцать долларов в час мы не можем. Ты нам слишком дорого обходишься.
— Хорошо, — сказал Леонид весело. — Я никуда не буду ездить. Буду работать только здесь — в фирме. Вы сами занимайтесь покупкой аппаратуры, решайте без меня — подходит она вам или нет? Идет?
Сделалось темно. Буйно, крупными кляксами застучал вдруг по крыше барака дождь. Вошла старушка-секретарша, мать Бориса, и, тихо перемещаясь по офису, подняла полости шторы на окне и включила две лампы.
— Леня, — сказал я, — они правы. Берите с них меньше за дорожное время.
— Пошел ты на хуй! — сказал Косогор. — Коллаборационист! Я часами путаюсь на их ебаных хайвэях. Пускай тогда Барни возит меня. Если он будет шоферить, я не стану брать с них денег на дорогу.
— Леонид, у меня есть свои обязанности в фирме, — сказал Барни. — Если я стану твоим персональным шофером, ты будешь обходиться нам втрое дороже.
По лицу Бориса стекал пот. Он выдернул клинекс из коробки на столе и стал промокать физиономию. Барни, сунув руки в карманы, расхаживал за нашими спинами. Мне представилось, что сейчас он остановится и даст Косогору кулаком по голове.
Зазвонил телефон. Борис, как мне показалось, радостно схватил трубку.
— Йес!
— Ну, в общем так, — сказал Косогор вставая. — Я поехал домой. Пока не получу чек, я работать не буду. Они мне должны мани за четыреста рабочих часов. Гуд бай, Барни! — И неторопливой походкой кадрового рабочего, которому вкалывать всю жизнь, торопиться некуда, Косогор отправился к двери офиса.
— Shit![8]— воскликнул Барни. — Эдвард, объясни мне, почему он такой трудный? Ты же не такой.
— Я другого поколения. Думаю, Барни, что власть и хозяин для Леонида — одно и то же. Хозяин — враг. С хозяином нужно обращаться сурово.
— Но он же просидел десять лет в ГУЛАГе, Эдвард!
— Что это меняет, Барни?
— Эдвард, поговори с ним, а? Он не так уже неуязвим, как ему кажется. Конечно, у него редкая профессия, но в несколько месяцев я смог бы найти ему замену. Дело в том только, что у нас не всегда есть работа, мы еще не развернулись полностью. Леонида это устраивает, а американский парень захочет быть полностью занятым…
— Эй, пиздюк! — крикнул появившийся в двери опять Косогор. — Ты поедешь со мной или пешком пойдешь в Манхэттан?
— Иду! — сказал я.
Барни подморгнул мне, а Борис поглядел на меня с надеждой.
В «Ромашке» — русском кафе-шопе на углу 1-й авеню и 7-й улицы, — сидя против меня, Косогор ел пельмени, время от времени обнажая единственный золотой зуб. Очки съехали на кончик носа.
— Бляди, не буду с ними работать! Открою свое дело. Мне Роман Давидыч, — Косогор кивком головы указал на хозяина «Ромашки», тот выдавал банки с джинджареллой двум грязным ист-вилледжевским типам, — обещал дать денег. Войти со мной в долю хочет. Я не хуже Барни и Бориса могу тем же бизнесом заниматься.
— Ну как пельмени, товарищи? — Обширный, седой, в белом фартуке поверх рубашки с галстуком, круглоплечий, над нами стоял хозяин.
— Хороши пельмени. Молодец, прокурор!.. Едуард, познакомься с товарищем прокурором! — Леонид довольно оскалился. — Настоящий областной прокурор, ты не думай! Из Западной Украины.
— Это он вас посадил, Леонид? — спросил я.
— Нет, не я. Я других сажал. — Прокурор улыбался, положив руки на бока.
— Дочку бы ты его видел, Едуард. Красотка! Прокурор, хочешь зятя? Поэт! Хороший парень.
— Хороший, — согласился прокурор, оглядывая меня. — Денег у него только нет. Да и русский. Я Светку за местного еврея хочу выдать.
— И он будет сношаться с твоей дочкой через простыню! — загоготал Косогор.
Пошел дождь. Косогор, дав мне пять долларов, послал меня за водкой. У прокурора не было лицензии на продажу спиртных напитков. Из ликер-стора я вернулся насквозь мокрый. Прокурор повесил на дверь табличку «Закрыто», втроем мы уселись за стол и стали пить водку, закусывая ее горячими котлетами по- киевски. Бывший узник ГУЛАГа и бывший прокурор области страстно обсуждали проект открытия ателье по покупке и ремонту медицинского оборудования, а я сидел и тупо разглядывал сквозь все более запотевающую стеклянную стену кафе-шопа Первую авеню. По ней каждые несколько минут проскакивал полицейский автомобиль. После восьми полицейских автомобилей я предложил будущим бизнесменам назвать будущую фирму «Роман энд Леонид».
