Вдруг впереди хрустнула ветка.
— Ты кто? — спросил невидимый голос.
— Коля, — отвечаю. — Из Ейского детдома.
Из кустов вышел паренек лет четырнадцати с горбатым носом и бородавкой под глазом.
— Сбежал? — спрашивает.
— Нет, — говорю, — фашисты увезли. — И рассказал ему свою историю.
Выслушал он меня внимательно и отвел в партизанский отряд.
Там были одни кавказцы: бородатые, с кинжалами, лица суровые, недобрые. Поговорили со мной, оставили у себя. Я думал, они побегут детей спасать, фашистов бить, ан нет, не побежали. Отряд оказался не наш, не Красный. Я уже говорил, что кавказцы к Советской власти без симпатий относились. Воевать с немцами они не хотели, от призыва на фронт уклонялись, приказы Ставки саботировали. Вместо этого собирались в шайки-лейки, да промышляли по лесам.
В общем, оставили меня в отряде и охранника заодно приладили, того самого крючконосого паренька. Русланом его звали. День живу… два… пять… неделю — тот от меня не отходит. Я его русскому языку учу, рассказываю, как чужой взгляд читать, а он мне показывает, как с ножом обращаться.
— А как чужой взгляд читать? — не удержался Полынцев.
— Потом расскажу, — поморщился Петрович. — Слушай дальше, не перебивай.
Однажды, значит, я спрашиваю у Руслана: почему, мол, в город меня не отправляете? Зачем при себе держите? А он отвечает: мол, нужен ты нам, как защита от красных. В те времена ведь не только «лесные братья» по чащобам скитались, но и истребительные отряды НКВД. Лютые были мужики, нещадные. Боялись их дезертиры. Потому живой щит при себе и держали. Как зажмет шайку Красная гвардия, выставят эти русского паренька на бруствер и заставят орать: «Дяденьки, не стреляйте!». Наши-то солдаты к детям сердобольные — само собой, остановятся. А те под эту дудку смоются, иль с фланга нападут. По словам Руслана — военная хитрость. А я говорю, что тогда вы ничем от фашистов не отличаетесь, такие же изверги. И ведь странно, но не стал он оправдываться, промолчал, задумался. А через денек-другой взял, да и отвел меня на горку, за которой истребительный отряд недавно видел, а там отпустил. Сказал: «Не хочу быть, как фашист». Вот такая вот моя история.
Полынцев, под впечатлением от рассказа, немного помолчал, но быстро очнулся.
— Подождите, а какое отношение это имеет к нашему делу? При чем здесь Кавказ?
Петрович кашлянул в седые усы.
— Неужто, не понял?
— Нет, конечно.
— Да Руслан и есть тот кавказец, которого я сегодня выпустил. Узнал я его по бородавке под глазом. Хоть режь меня, хоть стреляй… не мог я его не выпустить, не мог! Вот такая вот вышла оказия.
Полынцев почесал макушку.
— Ни судить вас, ни оправдывать не имею права. Война для меня — дело святое. Но как, черт возьми, он здесь-то оказался?
— Репрессировали их в 44-м за лесные подвиги. Руслана с семьей в наши края отправили, так тут и остался.
— Даже не знаю, что и сказать — война и немцы.
Петрович встряхнул руки, будто сбросив какую-то тяжесть.
— Ну, а теперь о нынешней истории.
Началась она с того, что решил я прицениться к своему домику. Внук все в город звал. Говорил, продай свой теремок, купи нормальную квартиру. Ну, думаю, ехать — не ехать, еще посмотрим, а оценку провести не помешает. Послал, в общем, объявление в газету. Через какое-то время звонят. Говорят, мол, желаем посмотреть вариант. Об чем речь, отвечаю, милости просим. Жду день, другой. По утру приезжают. Два огромных бугая: один лысый, как пятка, у второго морда в ворота не лезет — говорят, мы риэлторы. А я по глазам, как по газете читаю. Вижу — жулики. Причем, не абы какие — с биографией. В общем, угостил их чайком из бабкиных травок, усыпил. Потом вызвал внука, опустил в погреб.
Вечером говорю: мол, рассказывайте, мерзавцы, сколько душ загубили, сколько людей по миру пустили. А они на меня, как бешеные собаки — рычат и гавкают. Ну, правильно, думаю, какой же дурак станет правду рассказывать, да еще дедушке-крестьянину. Мучаюсь в сомненьях, как с ними поступить. Тем временем через вентиляционную трубу потихоньку подслушиваю. Промелькнуло меж ними названье «Капкан». А я знаю, что это такое, у меня внук, аккурат, в тех краях живет. Говорю ему, ну-ка сплавай туда, милый, глянь, что там деется, мож, чего интересного найдешь.
Он глянул. Нашел… первую могилу. Вот так, думаю, улов. Кричу им в погреб: пишите, мол, явку с повинной. А они меня к чертовой матери шлют и еще вдогонку стращают: мол, стукнешь куда, старый хрен, мы тебя живого в землю зароем. Понятное дело — кто ж пенсионера испугается. Только последнюю угрозу они зря сказали. Не знали ведь, что у меня с этим больные воспоминанья связаны. И понимаешь ты, увидел я в них тех самых немцев у оврага. И почувствовал, что сейчас могу с ними за все поквитаться. Отомстить им за все фашистские зверства. Понимаю, что не прав, понимаю, что жесток. Но у меня душа-то тоже побитая. Такими же вот выродками.
— Так что вы с ними сделали?! — не утерпел Полынцев. — Живьем, что ли, закопали?
— Да.
У Полынцева отвисла челюсть…
Опергруппа мчалась в село на милицейском уазике.
Мошкин ерзал на переднем сиденье, указывая дорогу. Ночной бой, двое убитых, двое задержанных — крутились в его голове слова дежурного. Пропустил, все самое главное пропустил.
— Где поворот? — крутя головой, спросил водитель.
— Где-то здесь, — отмахнулся Мошкин.
— Не знаешь, что ли? Говорил же, вместе были.
— Естественно, вместе. Я и говорю, сворачивай… где-нибудь.
— Где?
— В гнезде! Вот здесь и сворачивай.
Уазик, притормозив, съехал с трассы на грунтовку.
— А там куда? — не отставал водитель.
— Прямо.
— Здесь и так ясно, что прямо — поле кругом. Я спрашиваю, куда на развилке сворачивать?
Мошкин, вздыхая, достал из кармана мобильный телефон.
— Какой ты нудный. В двух соснах разобраться не можешь.
— Какой ты опер, если вчерашний день найти не можешь.
— Поумничай мне здесь, комбайнер.
Петрович поднялся с табуретки и вышел на крыльцо.
— Внучок! — крикнул он длинноволосому пареньку, стоявшему у сарая. — Бери лопаты, пошли урожай выкапывать.
Челюсть Полынцева отвисла еще ниже.
Зайдя в огород, они направились к двум грядкам, из которых торчали толстые гофрированные шланги. Петрович, вытащив один из них, посмотрел на внука.
— Приступай.
Тот сноровисто замахал лопатой.
Земля полетела в стороны черными брызгами.
Через пару минут штык лопаты уткнулся во что-то твердое, судя по звуку, деревянное.
— Слабонервных прошу не смотреть, — сказал паренек без всякой иронии.
У Полынцева в кармане зазвонил телефон.
— Да, — вытащил он трубку.
— Андрюха, на развилке куда сворачивать? — гаркнул в ухо Мошкин.
— Налево и сразу на центральную улицу. Здесь в доме ворота открыты, увидите.
