— Крокус, фикус, пальма! — вдруг резко перебил его Адамов. — Это так на уроках ботаники отвечал один мой знакомый олигофрен, одноклассник моего сына, когда его спрашивали, какие растения он знает. Не нужен мне твой жалкий лепет, Фирсов. Я-то думал, что ты умеешь работать. Ан, оказывается, ты и вовсе дурак. — Он снял трубку телефона и выговорил с досадой: — Ну, давайте его в третью палату. Да, мы у этого… у Воронцова.
Воцарилось молчание, во время которого Адамов расхаживал по палате, Сережа Воронцов оцепенело молчал, а Фирсов что-то сдавленно бормотал себе под нос, уставив перед собой полубессмысленный застывший взгляд, налитый стылым животным страхом.
Эта угрюмая свинцовая тишина была нарушена звуками приближающихся тяжелых шагов. Шли несколько человек. Шаги весомо перекатились за дверью, она распахнулась, и на пороге — зеленовато- бледный, судорожно жующий разбитыми серыми губами, с пустым остолбенелым взглядом, — на пороге появился Аскольд.
При виде его Алексей Фирсов застонал и закрыл лицо руками.
— Аскольд — это я, — сказал Андрюша Вишневский, — все правильно, и можешь не закрывать лицо руками, Фирсов. И так нас всех скоро плотно и безвылазно прикроют.
— Проходи, Андрей, — сказал Адамов спокойно. — Присаживайся. И повтори, что ты рассказал мне ночью. Зря я тогда не поверил тебе. Просто пойми, что после того, как ты год назад напичкался какой-то гадостью и рассказывал всем, что это именно ты поджег Останкинскую башню, мне как-то сложно… вот. Чтобы поверить, мне нужно было поговорить с твоим двойником. Да, он не убивал Романа Арсеньевича. Это в самом деле — ты. Ты убил.
— Фирсов, а ведь я не полетел в Барселону, — сказал тот, не глядя на Алексея, огромное тело которого как-то съежилось и стало чуть ли не вдвое меньше в размерах. — Не полетел — и все тут.
В этот момент его взгляд упал на неподвижно лежащего на кровати Воронцова, и Аскольд медленно сел на пороге и сжал голову руками.
— Ну хоть кто-то… — не в силах сдержать почти радостной улыбки, пробормотал он. — Значит, не зря…
Сережа не видел ни этого взгляда, ни радостной этой улыбки, перечеркнувшей все, что так долго вынашивалось и просчитывалось Фирсовым, покойным Романовым и его закулисными покровителями: он лежал с закрытыми глазами, чувствуя, как по всему телу, остро отдаваясь в пораненной шее, тугими волнами ходит давящий гулкий ужас.
— Ну же, Андрей, — произнес Адамов, побуждая скорчившегося на пороге Аскольда к действию. — Ты же так красноречиво говорил сегодня в пять утра… слишком красноречиво, чтобы безоговорочно тебе верить сразу.
Тот поднялся и, подойдя к кровати Сережи, сел на самый ее край.
— Ты много не знаешь. Это все вовсе не так просто, как ты думаешь. Мы с самого начала должны были подставлять тебя, Воронцов, — тихо сказал он. — Сначала когда думали, что в тебя будут стрелять прямо на концерте… потом оказалось, что это всего лишь милый театральный розыгрыш моего ныне покойного дядюшки, который, однако, едва не смешал нам все карты.
— Кому это — нам? — напряженно спросил генерал ФСБ.
— Мне и Фирсову.
— И все?
— Если вы подразумеваете Романова, то он был чист. Фирсов собирался выдать его за координатора всего этого дела… И ведь поверили бы.
— А кто? Кто заказчик? Кто главный заказчик? — спросил следователь Генпрокуратуры. Комплексный этот вопрос был, кажется, слишком многословен для него: прокурорский чин определенно чувствовал, что дело из ряда вон необычное.
— Я не знаю… да и Фирсову едва ли известно. Хотя спросите у него самого…
Взгляды всех присутствующих обратились к экс-сотруднику секьюрити Вишневского, который так неудачно для себя и своего хозяина предал его и теперь буравил взглядом белоснежный кафельный пол.
— Кто? — жестко спросил Адамов.
— Я не могу… не могу этого сказать, — тихо сказал тот. — Если я и скажу… вы все равно… все равно ничего не сможете сделать, потому что… вот потому что ничего не сможете сделать с этими людьми.
— Ладно… разберемся, — бросил Адамов, а потом повернулся к Аскольду и произнес:
— А вообще картина довольно любопытная. По всей видимости, эти ребята рассчитывали, что подставной Аскольд, т. е. господин Воронцов, по пути в аэропорт попадет под огонь боевиков — вероятно, из той же конторы — и благополучно отдаст концы. На месте преступления трупы «Аскольда», шофера, знавшего, что тот не ездил к Вишневскому, и Романова, соответственно знавшего еще больше. Все признаки преступления налицо, сходство просто фантастическое, я едва установил, кто есть кто. Расклад вполне нормальный: вполне можно посчитать, что именно они обставили убийство Романа Арсеньевича, а потом отработали их самих. Слишком большая роскошь для убийц Романа Арсеньевича Вишневского, олигарха, находиться в живых. — Адамов перевел взгляд на Фирсова и добавил:
— И был только один прокол: Фирсов не успел убрать Воронцова, которого не добили контркиллеры. И второй — даже если бы он убрал ложного исполнителя преступления, он бы все равно провалился. Потому что Аскольд не исчез, не испарился, не улетел в Барселону по фальшивому паспорту, как было условлено. Он остался в Москве и решил сдаться властям. Верно я сказал, Андрей?
— Да… все так, — прохрипел тот. — Мы уже договорились с Михаилом Мироновичем, на каких условиях я рассказываю все, что знаю. Хотя знаю я мало…
— Ничего, — произнес генерал ФСБ, в чьих маленьких умных глазах остро вспыхнули сухие искорки неподдельного интереса. — У нас есть человек, который знает несравненно больше.
И он выразительно посмотрел на Фирсова.
Но Аскольд, казалось, и не слышал этих слов Константина Ильича.
— Я объяснил Михаилу Мироновичу, что толкнуло меня на этот шаг, — тем же усталым, потухшим голосом проговорил он. — Он сказал мне, что мог ожидать от кого угодно, только не от меня… но я не способен зависеть… от самого себя. В этом виноват и дядя. А те люди, которые взяли меня, как сказать, под свое крыло… они сильнее моего дядюшку. Я не мог отказать… меня затащили в огромные долги, в наркоту… пообещали возбудить три уголовных дела.
— Каких дела? — спросил генерал.
— За убийство, за наркоторговлю и за терроризм.
— Н-да-а-а… — протянул Константин Ильич. — А терроризм-то тут как вписывается? Что ты сделал, Андрей?
Аскольд вжал голову в плечи и окончательно стал каким-то старым, ничтожным и жалким. Как-то бросились в глаза остро торчащие ключицы, помятые серые губы и выцветшие, как у глубоких стариков, пустые — больные глаза.
— Так что там еще за терроризм? — с нажимом повторил генерал ФСБ.
Аскольд ткнул подбородком в свое левое плечо и стал похож на ощипанного воробышка.
— Да там… под кокаином взорвал один клуб… хотел приколоться. В сортир подложил динамитную шашку. Там у одного знакомого запор был… груш он, что ли, переел. Ну и полечил.
— А это когда в феврале в этом скандальном клубе, где педерасты… — начал было вспоминать генерал, но его прервал Адамов.
— Вот именно, — сказал он. — У тебя хорошая память, Константин Ильич.
— Работа такая, — отозвался тот. — А что же к дяде или отцу не обратился? Ему же только палец о палец стукнуть, и тебе хоть Мавзолей взрывай!
— А вы не в курсе, как мы с дядей общались вообще?! — ожесточенно прошипел Аскольд. — Да какое вам вообще дело, что с дяде…
— Замолчи, болван! — негромким, но непререкаемо властным голосом оборвал его Адамов. — Ты…
— Да сам ты замолчи! — в свою очередь оборвал его Аскольд. — Сам молчи, бобик цепной! Что бы
