Татьяна Николаевна ещё долго сидела на кухне. Со стола она не убирала — надеялась на то, что Саша все-таки выйдет поужинать. Но в комнате сына стояла полнейшая тишина, и тогда мама осторожно заглянула к нему. На сей раз уставший от переживаний и нервотрепки Саша действительно спал.
Вдруг зазвенел телефон. Сняв трубку, Татьяна Николаевна закрылась на кухне. Это была сестра, Катя, и интересовалась она племянником.
— Нет, Кать, знаешь, совсем не изменился, — вполголоса рассказывала Татьяна Николаевна. — Ну, физически, конечно, возмужал, окреп, а рот откроет — все тот же ребенок. Представляешь, собаку завести хочет… Ага… Ага… Ой, не говори, Кать! У него же барышня что натворила… Да… А откуда ты знаешь? Ах, ну да, я же тебе уже говорила. Так вот: как узнал — ходит зеленый, подрался где-то… Я бога молю, чтобы только не влез куда из-за этой… не знаю даже, как её и назвать… Нет, ну жизнь есть жизнь — это понятно, но мой-то Санечка чем виноват?..
Закончив разговор, Татьяна Николаевна задумалась:
«А может, и вправду собаку завести? Пуделя. Или болоночку… Будет со щенком возиться — отвлечется…»
Утром Саша ходил мрачный. Мать с расспросами не лезла, наоборот — старалась больше говорить сама. А потом позвонил Космос, и сын стал куда-то собираться.
— Ты куда это? — встревожилась мама.
— В библиотеку, — буркнул в сторону Саша.
— Ну прямо не сын, а Ульянов-Ленин! — улыбнулась Татьяна Николаевна, поправляя ему воротник. — Я, кстати, тебе справку в ЖЭКе взяла. Ты, правда, на вечерний решил?
— Так на дневной-то я уже опоздал. А потом, мы же с тобой не кооператоры — надо как-то зарабатывать… Ладно, мам, я пошел!
— Только не задерживайся, — попросила мать.
— Хорошо, я постараюсь, — кивнул Саша и уже в дверях добавил: — Если получится…
VIII
Белов спешил вовсе не в библиотеку. Космос позвонил, чтоб сообщить — через час его ждет Муха. Времени было в обрез, ведь предстояло ещё как-то добраться до Нагатинской поймы, где ему была назначена встреча. А просить Космоса подвезти до места после вчерашней стычки Саша не решился.
Он выскочил из подъезда и торопливо зашагал к автобусной остановке. На душе было муторно — не от страха, нет. Встречи с Мухой он по-прежнему не боялся, но перед боем дружеская поддержка Белову все- таки не помешала бы. Одному ему было как-то неуютно.
Взглянув на часы, он прибавил шагу, и в этот момент из-за угла дома вырулил «Линкольн» Космоса. Он поравнялся с Беловым, и из открытых окошек машины высунулись три кулака с оттопыренными большими пальцами.
Медленно и синхронно кулаки перевернулись пальцами вниз в характерном гладиаторском жесте — никакой пощады сопернику, только смерть!
Белов с облегчением улыбнулся: все нормально, никаких обид — они снова вместе. Он открыл дверцу и сел назад, к Филу.
Дорогой, против обыкновения, все молчали, словно подчеркивая тем самым важность и опасность предстоящего поединка. От этой тишины Саше снова стало не по себе. Он нахохлился, помрачнел и отвернулся к окошку.
Это заметил Пчела, он коротко переглянулся с Космосом и развернулся к Белову.
— Ну что, Сань, — жим-жим?.. — подмигнул он. Тот отрицательно покачал головой.
— Ладно врать-то! — усмехнулся Пчела. — Меня самого трясет. Знаешь, в прошлом году Муха на дискаче троих пацанов из Центра так отбуцкал!.. Одного в Склифе откачивали.
Космос, озабоченно покачивая головой, подтвердил:
— Точно. А у другого крыша протекла. Он теперь дебил полный — слюни до земли, и все время «Мурку» напевает…
— Да, Сань, Муха — боец серьезный, — сдержанно кивнув, согласился с друзьями Фил.
Белов с ироничным недоумением оглядел всех троих, наклонился вперед и похлопал по плечам Пчелу и Космоса.
— Спасибо, ребята, за поддержку! Знаете, как человека подбодрить! Спасибо, ребята, спасибо…
Вдруг Пчела прыснул, и тут же все трое, не сдержавшись, захохотали в голос!
— Да ты что, Сань, он же узкогрудый!
— Там понтов больше!
— Муха — она муха и есть!.. — наперебой заорали парни.
— Гляди, Сань, вот он — твой Муха, — Пчела выудил из кармана игрушку — забавного скелетика на ниточке — и подвесил его над лобовым стеклом. Он отвесил скелетику звонкий щелбан и, дурачась, запел на мотив «Мурки»:
— Здравствуй, моя Муха, Муха дорогая… И все четверо друзей грянули хором:
— Здравствуй, моя Муха, и проща-а-а-а-ай!!!
IX
После встречи с Сашей Лена Елисеева весь следующий день была сама не своя — ей ни на минуту не давала покоя его вчерашняя драка с Мухой. Она слишком хорошо знала характер того и другого, поэтому была абсолютно убеждена — этой стычкой дело не закончится!
Лене было тревожно за обоих, но больше, конечно, за Сашу. Муха был опытным бойцом и считался среди своих почти непобедимым. Ей доводилось видеть его в деле — зрелище, что и говорить, было эффектным. Устоять против такого мастера Саше было, безусловно, очень и очень непросто.
Но куда сильнее её беспокоило другое. Короткий разговор с Сашей нельзя было считать законченным — это ясно. Никакая драка Белова не остановит, а это означало, что ей ещё предстоит встреча с ним. И будет тяжелый и горький разговор — от этого не никак не уйти, и он, конечно, опять потребует объяснений всему, что она натворила.
А что она могла ему сказать?! И, главное, — как? Как найти слова, чтобы упрямый и «правильный» Белов понял, наконец, что жизнь сильнее человека, и очень часто она отправляет людей совсем не по той дорожке, по которой им хотелось бы идти…
В институт Лена не поступила, пришлось пойти работать — приемщицей в прачечную. За копеечную зарплату она целыми днями таскала туда-сюда чужое грязное белье. Отец беспробудно пил, мама болела, денег не хватало даже на то, чтобы сносно питаться! А ведь ей было только восемнадцать, и вокруг было столько соблазнов!
Через год умер отец, и они с мамой сменяли квартиру, переехав из престижного Юго-Запада в богом забытые Люберцы. Это была её, Ленкина идея — на доплату от обмена можно было и приодеться, и какое- то время просто нормально пожить, не считая каждую копейку.
С работой на новом месте оказалось труднее. Помыкавшись по разным местам, Лена, наконец, устроилась гладильщицей в кооперативное ателье. Там-то на неё и положил глаз хозяин. Не проходило дня, чтобы этот похотливый толстяк не оказал ей какого-нибудь весьма своеобразного знака внимания. То щипал за щеку, то похлопывал пониже спины, а то и прижимал к стенке в укромном уголке. Лена все это терпела.
Но потом, посчитав, видимо, что этап «ухаживаний» закончен, хозяин пригласил её в кабинет и открытым текстом предложил:
— Хочешь, переведу тебя на прием заказов? Чистая работа и зарплата вдвое больше, а? Но, милая моя, тогда уж и ты будь добра… — и он, сально улыбаясь, кивнул на кожаный диван.
Да, можно было, конечно, гордо развернуться и уйти — назад, к раскаленным утюгам и клубам пара, но… Лена, опустив голову, попросила время на раздумье.
— Думай, лапочка! Думай хоть… до конца дня! — великодушно разрешил босс. — Только знай: глупой и упрямой работнице я не доверю даже утюга!
Все оставшиеся три часа Лена барахталась в трясине обывательской мудрости. «Жизнь только одна», «так и сдохну в нищете», «молодость проходит», «все равно никто ничего не узнает», «да что от меня — убудет?!» — эти и подобные им мысли оказались сильнее и стыда, и чести, и верности слову.
Вечером Лена уехала из ателье вместе с хозяином на его машине, а наутро уже сидела на приеме
