глухой не услышит.
Уника вслушалась в мёртвую, непроницаемую тишину и ничего не сказала.
– Береги этого мальчика, – прозвучал в голове наказ Баюна. – Он три месяца в верхнем мире пробыл, а сердца не уронил. Вырастет – знатный шаман будет.
– Ну всё, – проговорил Ромар. – Нам пора. Времени осталось мало, да и люди измаялись… – старый волшебник кивнул в сторону терпеливо ожидающих людей и мэнков.
Ромар обнял Унику, и та ткнулась лицом ему в плечо, радуясь, что никто не может видеть, как сухоглазая плачет.
Ромар осторожно отстранил Унику от себя, дал знак своим восьмерым товарищам и немедленно, словно белая мгла ожидала этого шага, исчез из глаз. Один за другим люди и мэнки пропадали в глухом тумане. За всё время они не сказали ни слова, лишь последний из мэнков, прежде чем нырнуть в туман, оглянулся назад и улыбнулся Унике и Рону. Улыбка у него была совершенно человеческая, и широкий рот ничуть не портил её.
– Идём, – проговорил Баюн, я выведу вас к вашим телам.
Они прошли совсем немного, Баюн остановился и сказал:
– Закроешь глаза, сделаешь один шаг и очутишься дома. Только бубен сразу не бросай, чтобы я успел отвести твоего мальчика. Минуты две, не больше.
– А потом? – осмелилась спросить йога.
– Потом я пойду на помощь к твоему учителю. Это не моя битва, но на земле у меня не осталось ничего, что я мог бы назвать своим… разве что пещера. Но ведь ты позаботишься о стариках, оставшихся там?
– Конечно…
– Тогда мне совсем не о чем жалеть. Иди и не удивляйся, если получишь от меня ещё один подарок. Ну да это – сама увидишь…
Баюн легонько подтолкнул Унику, та шагнула и разом осознала себя сидящей возле потухающего костра. Бубен в онемевших руках пел, звенел и трещал, и йоге пришлось приложить немало стараний, чтобы ничто в его звучании не изменилось.
На всякий случай Уника била в тугую кожу и трясла погремками с четверть часа, затем вскочила от остывающего кострища, спешно собралась и, продираясь сквозь еловый подрост, кинулась к пещере. Напряжённым колдовским чутьём она чувствовала смятение, охватившее лёгких духов, древяниц, мелкую лесную нежить, курчавок, забившихся под камни. С миром творилось небывалое, и всякий, в ком было хоть немного магии, затрепетал в страхе перед неизмеримостью явившихся сил. И в то же время в нормальном мире ещё и на волос не произошло никаких изменений. Так же светило осеннее солнце, дзенькала в орешнике неунывающая синица, так же плыли в безветренном воздухе последние паутинки. Не вяжется всеобщая благодать с картиной рушащегося мира. В такую минуту нужны гром и молния, и чёрный смерч над горизонтом. Впрочем, йога знала, что за чёрным смерчем дело не станет.
На малой поляночке возле подземного лаза Уника увидела Турана. Искажённый дух выгуливал Рона. Несколько шкур, которые отныне бывший старшина не смел драть, были вынесены наверх, и мальчик уложен на них, чтобы мог погреться на скупом осеннем солнышке.
– Баю-бай!.. – порыкивал демон, отгоняя от любимца комаров целой, выдранной с корнем рябиной.
Земля кругом, седая волчья шкура и сам мальчик были усеяны осыпавшейся ягодой и начавшим буреть листом.
У йоги оборвалось сердце. Значит, тут ничего не изменилось, она вернулась, а Рон по-прежнему в верхнем мире, к великой радости звероподобной няньки. Но, подойдя ближе, она увидела, что мальчик просто спит, как спит всякий нормальный человек. Брови его хмурились и глаза бегали под закрытыми веками – очевидно, шаманышу виделся сон.
Не сдержав стона, Уника без сил опустилась на землю.
Роник вздохнул во сне, повернулся на бок, сел и лишь затем открыл глаза. И так было странно видеть на его лице живой, понимающий взгляд, что сперва показалось, будто на Унику смотрит совсем другой человек, повидавший и испытавший куда больше, чем должно приходиться на долю семилетнего мальчугана.
– Нож достали? – спросил он, – увидав рядом с собой Унику.
– Достали… – срывающимся голосом ответила Уника. – Давно уже достали и вождю отнесли.
– Значит, теперь мы мэнков победим.
– Уже победили. Нет их больше, ушли навсегда.
– Это хорошо. А долго я там был? Мне кажется – целую жизнь.
– Долго. Смотри – осень наступила, здесь скоро снег выпадет. А дома – дожинки прошли, люди к свадьбам готовятся. Только нам домой ещё идти и идти. Боюсь, что и на берегах Великой снег выпадет, пока добредём. Ноги у тебя теперь никуда не годятся, ты же больше трёх месяцев расслабленный лежал. Я ещё погляжу, не придётся ли тебе заново учиться ходить.
– Это хорошо, – повторил Роник, и неясно было, к чему относятся его слова.
Он попытался встать, но ноги и впрямь не послушались его, и мальчик, чуть приподнявшись, кулём повалился обратно на расстеленную шкуру.
– Туран, – приказала Уника, – давай-ка неси его в пещеру. Придётся нам здесь ещё несколько дней пожить, покуда резвость в ноги не вернётся.
Демон, ничуть не удивлённый переменами, случившимися с его подопечным, подхватил шаманыша, завернув его в шкуру, которая таки успела прорваться в двух или трёх местах, и потащил в грот.
Очевидно, Роник тоже кое-что помнил или знал, потому что его не напугала и даже не удивила зверская забота чудовища. Не спросил он и что это за пещера, в которой он очутился, не поинтересовался, где она находится и как он сюда попал. Верно, слишком много странного повидал шаманыш в верхнем мире, чтобы удивляться чему бы то ни было здесь.
Призрачный свет заливал необъятный грот, и кучка беспомощных стариков казалась особенно жалкой. Чужинцы жались в дальнем углу, лопотали бессвязно, испуганно поглядывая на мертвецов, лежащих у самого края подземного озера. Лишь один из чужинцев, тот, которого прежде звали Баюном, сидел в центре пещеры в окружении мёртвых тел.
– Спасибо тебе, – проговорила Уника, положив руку на пушистое плечо.
Баюн вздрогнул и испуганно мявкнул. В круглых глазах не отразилось ни единой мысли.
– Подожди здесь, – сказала Уника Рону. – Мне надо вынести отсюда умерших.
Она подняла на руки невесомое тело Ромара и направилась к выходу.
На вершине безлесного холма, откуда далеко видно на все восемь сторон света, Уника уложила погибших колдунов. Пятеро человек и четыре мэнка – они были очень похожи друг на друга.
Туран, послушно ожидавший приказов хозяйки, когтями вырыл одну общую могилу. Уника уложила туда всех девятерых стариков, подогнув им колени к груди, как младенцы лежат в материнской утробе. Наконец Всеобщая мать вернула в своё лоно детей, слишком зажившихся на свете. Тела Уника укрыла шкурами, отдав лучшие из богатств, скопленных мудрыми старухами: одинцовых соболей, рысь, росомаху, светлого полярного волка, саблезубого махайрода, какого ныне, поди, уже и не встретишь… Укрывала всех, не делая разницы между людьми и их недавними врагами. Это при жизни можно считаться различиями, смерть всех уравнивает, особенно если бывшие заклятые враги погибли, делая общее дело. Всех девятерых Уника припорошила алым порошком киновари, потратив весь запас, не оставив ничего для будущих волшебств. Своим в посмертии киноварь и не нужна, а другие без неё, говорят, и обойтись не могут. Нельзя же обделить хоть кого-то. Девять мудрецов погибли, чтобы прекратить извечную вражду. Вернее, погибли десять мудрецов, только десятому не досталось на долю даже смерти. Теперь Баюн сам будет сидеть в пещере, что приготовил когда-то для впавших в слабоумие магов. И хорошо хоть, что приведённый Уникой Туран, пусть и неловко, но всё же позаботится о беспомощных стариках.
«А потом, – Уника скорбно покачала головой, – тьму лет спустя, когда забудется самая память о сегодняшних делах, а размножившиеся люди дойдут в эти пределы, можно представить, какие преужасные легенды родятся об этой пещере и о чудовище, что охраняет её. И тогда, наверное, отыщется витязь, который, не ведая сомнений, в простоте душевной сокрушит демона и прекратит никчёмную жизнь героев древности». Но это будет ещё не скоро, и она, Уника, ничего об этом не узнает. Её дело – по-человечески похоронить умерших и наладить какое ни на есть прозябание оставшихся в живых.
И в это время, в разгар скорбных трудов, настиг Унику последний подарок чужинского мага. Словно
