будто отделенное зыбкой полупрозрачной стеной. Он не замечал ни острых каменных обломков, коловших ноги, ни знобкой прохлады, которой тянуло от моря, ни запаха нагретых солнцем скал, гниющих водорослей и соли; не замечал ничего, хотя способность слышать, обонять и чувствовать, потерянная в серебристом тумане, уже возвратилась к нему. Он даже не думал в этот миг о божестве, которое удостоило его аудиенции в глубинах Диска, о всемогущем Абсолюте, еще недавно говорившем с ним; а если и вспоминалось сказанное, то лишь последние слова.
Представь, что поднимаешься вверх… Просто представь…
Он так и сделал, когда очутился в нише. В темной выемке за пологом, непроницаемым для металла и камня, пластика и дерева… Наклонные стены сходились над ним, но он их не видел в черном душном мраке; он мог лишь ощупать ладонью их гладкую поверхность и убедиться, что они тверды, неподатливы и монолитны. Он был упрятан в мрачный треугольный саркофаг – крохотная мошка, погребенная в каменной толще, на неведомом расстоянии от солнца и воздуха, от трав идеревьев, от плеска волн и шелеста листвы.
Представь, что поднимаешься вверх…
Что-то метнулось в его сознании, будто просквозило ветром из распахнувшегося окна, и саркофаг исчез. Исчезли тьма, полированный камень под ногами, гладкие стены и ощущение, что свод подземелья давит на плечи и сейчас обрушится, смяв его тело в кровавый комок. Все это было реальным, как гулкие удары сердца, – и все исчезло! Солнечный свет брызнул в глаза, ветер коснулся кожи, взъерошил волосы… Миг перехода был краток, неуловим, словно ткань времен и пространств раздалась перед ним, покорно скользнула за спину и снова замерла, соединив края прорехи.
Эти корабли – такая нелепость, сказал повелитель ментальных бездн. Темные умели обходиться без кораблей. И они, и многие другие… Есть простой способ, совсем простой… Я покажу…
Его прощальный дар был щедрым. Щедрей не придумаешь, решил Дарт, жадно вдыхая прохладный, насыщенный солью воздух. Галактика – и вся Вселенная в придачу! Все – на расстоянии протянутой руки! Даже не руки, а волоска или кончика ногтя… может быть, еще ближе… Голубой круг, где поджидает верный Голем, хрустальные замки Анхаба, Земля и тысячи других миров… Все – рядом! Представь, что ты поднимаешься вверх… или спускаешься вниз, или движешься в любую сторону… или желаешь оказаться за миллионы лье, в любом из мест, какое сумеешь измыслить… Действительно, простой способ!
Он повернулся и осмотрел плато. Кажется, владыка вечности еще упоминал о деревьях? Где-то они безусловно растут, но только не в этом краю. Здесь – голая почва, промоины от дождей, равнина, засыпанная щебнем, и мрачные скалы, что обрамляют плоскогорье. Скалы – как шипы на драконьем хребте: тонкие, остроконечные, кривые… На взгляд, в трех лье или в трех с половиной… И нелегко преодолеть дорогу, шагая босым по камням, без пищи и без глотка воды…
Был, правда, другой способ. Совсем простой.
Усмехнувшись, Дарт уставился на скалы. Мышцы его напряглись как перед гигантским прыжком, но тут же послушно расслабились; их сила была ненужной, лишней, ибо прыжок свершался в воображении. В той галактике, где обитало его 'я', где отражалось все увиденное, где помещалось все, что он способен был представить. Одно лишь желание и движение мысли, обгоняющей свет… Ни холода и тьмы Инферно, ни рева ускорителей, ни карт и графиков, ползущих по экранам… Ничего! Одно движение…
Под ступнями вместо щебенки – сплошной шероховатый камень. Шум волн отдалился, став едва слышным, и острые запахи моря сменил аромат цветущих лугов. Скала нависала над Дартом словно хищный изогнутый клык; другие такие же скалы виднелись по обе стороны, а вниз уходил пологий склон, заросший оранжевой травой и кое-где рассеченный ручьями и оврагами. Эта просторная луговина тянулась до стены деревьев, казавшихся издалека сплошным багряным гобеленом в пурпурных узорах: оттенки киновари, пурпура, кармина переходили друг в друга, смешивались, расплывались, как на палитре чудака-художника, влюбленного лишь в красные цвета.
– Мон дьен!.. – пробормотал Дарт, взирая в изумлении на ширь багрового ковра, раскатанного под желтым мутным небом. – Деревья туи!
На миг неясное видение мелькнуло перед ним, точно он, поднявшись над Диском, обозревал его с высоты, пронзая взглядом полог леса и темную плодородную почву: миллионы, миллиарды деревьев, затопивших мир от срединного до кольцевого океана, переплетение ветвей и крон, мощные колонны стволов, слитые в гигантскую паутину корни… Библиотека? Хранилище информации? Сеть всепланетной связи? Живая сеть, ячейки которой умирают и возрождаются вновь, помня о своем предназначении…
Какая из этих гипотез верна, Дарт сейчас не размышлял. Желание приблизиться к деревьям, коснуться их гладкой коры, вдруг охватило его; он знал, что должен это сделать, и тяга его была такой же естественной, как дважды совершенный мысленный прыжок. То, чем его наградили и что он уже испытал, являлось даром, но было еще и обещание. Память принадлежит тебе, сказал владыка вечности; тебе и мне, ибо я храню ее аналог… Может быть, этот аналог, эта копия, возобновляемая раз за разом, была той самой матрицей, логосом или душой, что исторгалась в мгновения смерти? Может быть, где-то в ментальной галактике мозга хранился второй Дарт, который поделится с первым памятью? Может быть, контакт меж ними установлен, и остается лишь одно последнее усилие?
Память… твоя память… ты уже готов… последний импульс… коснись дерева… там много деревьев…
Он не заметил, как оказался на опушке леса. Поле с желтыми травами лежало за спиной, наполняя воздух терпким медовым запахом, шелестом стеблей и стрекотом невидимых насекомых. Шагах в двадцати от него возвышались деревья – гигантские, мощные, впятеро выше, чем на другой стороне планетоида, с такими толстыми стволами, что двое мужчин были бы не в силах их обхватить. Не стволы – колонны храма, высеченные из бурого песчаника; прямые, ровные, покрытые гладкой корой, они уходили вверх, потом внезапно делились на горизонтальные ветви – в первом ярусе, во втором, в третьем, четвертом… Каждый ярус – на одной и той же высоте, и кроны – как многослойная крыша над необозримым строением, перевитая длинными узкими листьями, багровыми у черешка и ярко-пурпурными у заостренных кончиков…
Будто сомнамбула, Дарт шагнул к ближайшему стволу и вытянул руки. Почва под ногами была мягкой, темной, ступня уходила в нее как в песок; ему казалось, что он ощущает незримые токи, струившиеся в земле, в переплетении корней. Аура покоя и силы окружала лес – того покоя, какой нисходит к человеку под беспредельным звездным небом, вечным и неизменным в сравнении с краткостью жизни. Эти деревья тоже были почти что вечными, плывшими сквозь время под взмахи его крыл: взмах – и отлетает мгновение, взмах – и исчезает другое, взмах – и гаснет третье. «И так – два миллиона лет», – мелькнуло в сознании Дарта.
Его ладони, преодолев знакомое сопротивление, прижались к гладкой коре, и в следующий миг реальность Диска дрогнула, растаяла, исчезла. Иные картины поплыли под его сомкнутыми веками в мелькании дней и ночей, месяцев и лет; он будто мчался на бешеном скакуне, и каждый шаг уносил его в прошлое, мимо каменистых круч Гаскони, мимо парижских мостов, площадей и башен, мимо холмов в виноградной зелени, замков, таверн, церквей и аббатств, мимо складов и причалов с судами, чертогов королевского дворца и залов ратуши, мимо полей сражений, заваленных мертвыми телами, мимо дымящихся пушек и батальонов бегущих в атаку гвардейцев, мимо пышных процессий, охот, похорон, коронаций, великих посольств… Лица друзей и недругов мелькали перед ним, а их имена, вернувшись к жизни, звучали то грохотом набата, то ревом разбушевавшихся стихий: грраф де Ла Ферр… баррон дю Валлон де Бррасье… аббат дЭррбле… де Трре-виль… де Варрд… Ррошфорр… Беррнажу… Джоррдж Вильеррс…
Мужчина лет сорока, в багряных одеждах… Туфли с серебряными пряжками, тонкие кружева вокруг запястий и шеи, шляпа, аметистовый перстень на пальце… Лицо – худощавое, властное, с остроконечной бородкой, широким выпуклым лбом и пронзительным взглядом темных глаз… Джаннах? Нет, Джаннах был только его подобием! Кардинал Ришелье, герцог дю Плесси… Враг, потом – покровитель и, наконец, повод для гордости: он, юный гвардеец, знал человека, чье имя было символом Франции.
Суровые черты мужчины в красном изменились, расплылись, и перед Дартом встала женщина – прекрасное лицо на фоне обтянутых штофом стен, величественная осанка, блеск бриллиантов, пышное платье с низким вырезом. Королева… Констанция и он служили ей… Та, первая его любовь, погибшая в
