старый и опытный специалист.
— Понимаете, недавно начались перебои в сердце, — начал объяснять я свою беду. — Вот так, — постукиванием пальца по столу я показал как. — Причем в этот момент темнеет в глазах и сознание куда-то уплывает. После проходит, но наползает какой-то глубинный первобытный ужас. Три раза всего и было-то, сегодня утром… но с меня хватило и этого. Я еще даже не оклемался окончательно. Перепугался и позвонил вам.
— А с чем связаны эти… твои приступы?
— Не знаю. Статистики нет, но, по-моему, без всякой системы.
— Ну, что ж… сейчас мы тебя посмотрим… Раздевайся до пояса, я тебя послушаю, — весело сказал Соломон Маркович. Я подчинился, а мое сердце стало часто и громко стучать. Всегда нервничаю на медосмотрах. Еще с детства.
Маркыч смерил мне давление, прослушал со всех сторон грудную клетку, снял кардиограмму, с нагрузкой, без нагрузки, лежа, стоя. Уже не помню всех подробностей и деталей, но после того, как он изучил ленту с кривыми линиями, что нарисовал медицинский прибор, сразу посерьезнел и вдруг стал малоразговорчив. Умный прибор, кроме линий, напечатал даже несколько слов на английском языке. Эту запись мне так никто и не показал потом. Наконец Маркыч выдал какую-то беленькую таблеточку, велел проглотить и подождать полчала. Когда время вышло, я снова подвергся снятию кардиограммы.
— «Лечение подействовало, пациент выздоровел», — по-русски прочитал Соломон Маркович. — Хм, обзиданчик-то, надо же! Придется тебе провериться всесторонне. Сдашь все анализы и сходи-ка ты еще и на томографию. Как у тебя сейчас с деньгами?
Я сказал, как.
— Этого более чем хватит. Твоему финансовому положению наша медицина серьезного ущерба не нанесет.
Дальше я попал на конвейер. Меня взяли, что называется, в работу. Гоняли по разным кабинетам, делали всякие просвечивания, прослушивания, снимали энцефалограмму… Я сдавал кровь, мочу и соскобы с внутренней стороны щеки. Далее пришла очередь томографа. Меня раздели догола и запихнули в круглый тоннель прибора. Потом прибор стучал, делал перерывы, опять стучал… Когда после томографии я вновь входил в кабинет к Соломону Марковичу, то всяких результатов набралось на хорошую статью для какого- нибудь медицинского журнала с устрашающим названием. Маркыч долго и с интересом изучал принесенный мною материал. Потом он рассматривал большие листы рентгеновской пленки, на которых были запечатлены разнообразные срезы моего бренного тела, начиная с макушки и заканчивая местом, откуда ноги растут. Аккуратно сложив все это в большой желтый конверт, старый врач молча воззрился на меня.
— Так как? — спросил я, — окончательный приговор?
— Диагноз? Вообще-то окончательный диагноз ставят только в морге. После вскрытия. Еще Артур Хейли об этом писал. Шучу я, не пугайся так. Ничего я у тебя не вижу, если говорить правду. Никакой патологии. Мои коллеги тоже ничего особенно интересного у тебя не нашли. По объективным данным — ты практически здоровый человек. И единственное, что я сейчас могу сделать, это поставить синдромальный диагноз.
— А что такое синдромальный диагноз? — не понял я.
— Это то, что не любит делать ни один доктор. К сожалению, наша современная медицина не лечит, а продлевает возможность вести нездоровый образ жизни, поэтому, когда истинная причина неизвестна, убирают симптомы. Видишь — я с тобой вполне откровенен. Вероятно это все от переутомления. Ты — трудоголик? Можешь не отвечать, и так вижу. Вот смотри, — Маркыч взял лист бумаги и стал рисовать какие-то кривули и каракули, — вот это — мозг, вот это — сердце, а вот тут желудок, кишечник, ну и так далее. А вот это — вагус, или блуждающий нерв. Вот когда где-то здесь возникает патологический очаг, то он посылает импульсы по нервам. По этим нервам сигнал передается и в сердце и в мозг. То, что с тобой происходит, называется диэнцефальный или гипоталамический синдром. Если вот эти пути заблокировать, то приступ не возникнет. Попробуй такое лекарство — обзидан — он как раз и блокирует… эти нервные пути. И если почувствуешь приближение приступа, то прими одну таблетку. А по утрам, перед едой, пей вот это — Маркыч написал что-то на бумажке. Дозировка там указана.
— А радикально излечиться никак нельзя? Только не говорите, что надо избегать стрессов и переохлаждения, соблюдать режим труда, регулярно и вовремя полноценно питаться, заниматься спортом на открытом воздухе… И что у меня там за патологический очаг такой? Желудок барахлит?
— Ну, вот, ты за меня все и ответил! Ты вообще-то, что думаешь о своем здоровье? Питаешься плохо. Вон у тебя уже, похоже, начинается хронический гастрит. Язвы пока нет, но все еще впереди.
— Гастрит? Это называется — практически здоровый человек? — не выдержал я.
— Сейчас он есть почти у всех в твоем возрасте. У тебя вон еще и остеохондроз, надо бы с физиотерапевтом проконсультироваться. Тебе, конечно, до пенсии далеко еще, но такими темпами ты к ней и близко не подойдешь. Не доживешь! А лечение, которое я прописал, не прерывай. И еще одно. Попробуй такую вещь, как сказкотерапия.
— Сказкотерапия? А это — как это?
— Пиши сказки. Ты же литератор? Тебе будет проще. Пиши сказки со всеми сказочными атрибутами. «Жили-были», «долго ли, коротко ли», и так далее. Понимаешь?
— Извините, но не совсем. Что, сказки для детей?
— Почему обязательно для детей? Сказки бывают и для взрослых. Это успокаивает, и приводит сознание в нормальное состояние. Попробуй. Как снова будешь в Москве — встретимся…
— Спасибо вам, Соломон Маркович!
— Не за что, Витя. А как насчет твоего отца? Ничего не узнал?
— Узнал… — скрепя сердце признался я. Мне тогда очень не хотелось развивать эту тему, но деваться было уже некуда.
— Да? Расскажешь?
— Узнать-то я узнал, но далеко не все. Зато я установил человека, который мне может помочь. Если захочет, конечно.
— Что за человек?
— Вы, Соломон Маркович, — смущенно сказал я. — Извините меня.
— Я? — вполне естественно удивился он. Видимо, умение хорошо притворяться — это одно из профессиональных качеств хорошего врача.
— Да, вы. Я располагаю достоверными сведениями, что вы прекрасно знаете, почему отец меня не любил. Это как-то связано со смертью моей мамы, но как, я не знаю. Надеюсь, что вы мне все расскажете.
Соломон Маркович молча встал из-за стола, нервно откатил в сторону стул, подошел к окну и долго смотрел на стену противоположного корпуса клиники. Ничего более интересного увидеть там он бы не смог.
— Хорошо, я расскажу, — резко, совсем другим тоном сказал Маркыч. — Только не перебивай меня, пока я не закончу. Хорошо? Так вот, о развитии тяжелого заболевания у твоей мамы долго не подозревали ни она сама, ни ее окружение. Плохое самочувствие она связывала исключительно со своей беременностью, поэтому с первых же месяцев ей пришлось лечь в клинику на сохранение. Практически весь оставшийся срок твоя мама провела на больничной койке, а после родов состояние резко ухудшилось. Сразу после твоего рождения ее поместили в реанимацию родильного дома, а оттуда перевели в институт имени Герцена. Врачи института практически сразу поставили точный диагноз и начали настаивать на операции. Первую операцию по удалению опухоли она перенесла в конце октября того же года, и перенесла хорошо. Но спустя несколько недель в той же клинике она была прооперирована вторично. За более чем полгода врачи применили несколько методик лечения. Лучевая терапия оказалась неэффективной, и после того, как не принесла ожидаемого результата, коллеги приняли решение применить так называемый резервный метод — химиотерапию. У твоей мамы было диагностировано редчайше заболевание — атипичная хорионэпителиома Криницкого. При этой болезни клетки от зародышевой оболочки плода, то есть генетически твои клетки, остаются в организме матери и начинают свой собственный неконтролируемый рост. Они расползаются потом по всему организму, вызывая метастазы… Это злокачественное заболевание, которое может
