— Ох, — вздохнула она, — неужели в Полицейской Академии не учат, кто такой Меркурий?
— Это, скорее, для финансового института, — разозлился Петреску, — и если бы ты знала, как от твоей затеи попахивает провинцией!
Но, в конце концов, она его уболтала. Навалившись плечом на дверь, Петреску, вопреки ожиданию, слишком легко ввалился в коридор квартиры. Вихрем понесся по комнатам. Пустота. Если бы все было оставлено так, как обычно, он бы ничего не заподозрил. Словно лишая его последней иллюзорной возможности на что-то надеяться, Наталья скальпировала дом. Пусто. Нет мебели, кухня пуста, пропали даже обои. В ванной комнате сняты ванна и унитаз. Между комнат не было дверей, но Петреску уже знал, что перед тем, как двери вынесли, из них вынули стекла.
На полу ванной комнаты была снята даже плитка. Цемент местами потрескался. В одной из трещин торчал, — будто кусочек мяса, застрявший между зубов, — сложенный пополам лист бумаги. Отбросив шутовской рог в сторону, Петреску снял шлем, и, беззвучно ругаясь, наклонился к листу. Взял его. Развернул. Механический лист, неприятный, с неприязнью отметил лейтенант. Формат А4. Даже две фразы, набранные на компьютере и распечатанные на этой бумаге позже, смотрелись на листе неуместно. Обе они были буквально под верхним краем. Обилие пустого места коробило взгляд. Первая фраза была набрана шрифтом четырнадцатого размера. «Найди меня». Вторая, двенадцатым шрифтом: «Если видишь в этом смысл, конечно».
Пощечиной пройдясь по вспыхнувшей щеке лейтенанта, — даже обильный слой краски этого не скрыл, — лист пал на цемент. Безусловно, Наталья хлестнула Петреску этим листом.
Последний штрих: в квартире отключена даже вода. И лейтенант не смог смыть краску с лица.
Распахнув оконные рамы (пустые, пустые, конечно), Петреску долго глядел на двор, окруженный многоэтажными зданиями — муравейниками. Под окном толкали машину трое мужчин. У беседки рядом с маленьким футбольным полем курила женщина. Она присматривала за коляской, в которой спит ребенок. На поле играли в футбол подростки. Петреску решил, что сумерки скоро уступят ночи, но было все еще очень жарко. По его левой щеке струилась краска.
— Добро пожаловать в мираж действительности, — сказал себе лейтенант, и с бессильной злобой добавил, — сука!!!
…Кое-как утерся рубахой, и, приспустив шнуровку сандалий, постучал к соседке. Та открывает, и Петреску, наконец-то, увидел, какая она. Старушка с высокой прической, наверняка, накладными волосами, испуганно посмотрела на лейтенанта поверх дверной цепочки, которую открыть так и не пожелала:
— Уехала. Вчера уехала.
— Мы вместе в театре выступали, — солгал Петреску, для убедительности добавив, — конечно, не в настоящем, а так, в любительском…
— Аа-а, — соседка почему-то поверила и сразу успокоилась, — очень приятно.
— Ни адреса, ничего?
— Абсолютно, — прикрывает старушка глаза, — молча съехала, и даже не попрощалась…
— Должно быть, новые покупатели что-то знают?
— А покупателей и нет.
Незримая вторая пощечина отбросила голову Петреску чуть влево.
— А, так она… снимала квартиру?
— Конечно, — и старуха вновь подозрительно сощурилась, — это квартира не ее. Только хозяев нет. Приедут они через год. А пока меня попросили за помещением присмотреть.
— Может, вы могли бы узнать…
Дверь прикрылась, старая черепаха снова спрятала голову в панцирь, и Петреску медленно спустился по ступеням вниз, подгибая каждый раз ногу, чтобы с размаху опустить на другую вес всего своего тела. Дверь в подъезд была приоткрыта. Петреску прикрывал рукой глаза даже от сумерек.
Лейтенант вышел из дома.
— Эй, Петреску, — смеялись в оцеплении, — ты чего нос повесил, как будто у тебя в кармане шиш с маслом?
— У меня в кармане, — равнодушно ответил Петреску, — двадцать пять тысяч долларов.
Оцепление заржало еще громче. Лейтенант Петреску страдал, стоя на краю широкой дороги, ведущей из кишиневского аэропорта в город. В этот день все полицейские Кишинева обрамляли дорогу, как черные (под цвет форме) бантики. В Молдавию прибывал министр обороны США Рамсфельд. Петреску, потративший два дня на поиски Натальи, и понявший, что девушка исчезла бесследно, скорее всего, уехала, впал в оцепенение. Сейчас его не раздражали даже шутки коллег. Лейтенант безучастно следил за дорогой, на которой вот-вот доложен был появиться кортеж высокого гостя, и отгонял от тротуара зевак. Несколько месяцев странной связи с Натальей его доконали, он это чувствовал. Лейтенант, поделивший с журналистом Баланом неприкосновенную сумму СИБа, надеялся, что Наталья уедет вместе с ним, и потому, не найдя ее дома, понял: сердце его разбито. Высокий женский голос за его спиной бросил:
— Да когда же дорогу-то перейти можно будет?!
Петреску обернулся, и, глядя на Наталью, выдал заученную фразу:
— Через полчаса, отойдите от тротуара, полиция Кишинева приносит вам извинения за доставленные неудобства.
— Вот так, — улыбнулась Наталья, — ты меня искал, лейтенант.
Петреску пожал плечами, и повернулся к ней в профиль. — Если ты не хотела, чтобы я тебя искал, зачем оставила записку? — пытаясь выглядеть холодно, бросил он.
— Каприз, — состроила гримаску девушка.
— Ты куда собралась? — равнодушно спросил Петреску.
— В аэропорт, — подумав, и стало понятно, что это правда, ответила Наталья. — А что?
— Зачем пришла?
Наталья подняла брови.
— В аэропорт едет автобус с остановки, которая у твоего дома, — угрюмо пояснил Петреску, — так что сюда ты пришла, именно для того, чтобы на меня посмотреть.
— Ну, может и так.
— Доставил удовольствие?
— О, лейтенант, во всех смыслах удовольствие…
— Шлюха.
— А может, я в тебя влюбилась, — спросила девушка, — а, Петреску?
Коллеги лейтенанта, проявив недюжинную тактичность, сделали вид, что увлечены охраной дороги. Это было очень мужественно с их стороны: в Молдавии никто никогда не нападал на кортежи.
— Зачем тогда все вот это, — поискал Петреску подходящее слово, и, не найдя, заменил его универсальным, — дерьмо?
— Любовь, Сережа, — пояснила Наталья, — может и пугать. Да и вообще, что это ты злишься?
— Я злюсь?
— Ты злишься. Свое-то ты получил, разве нет?
— Я, может, и не только этого… — растерялся Петреску, — ну, что, неужели трудно было нормально сказать: мне, мол, не только секс, но еще и…
— А трудно было догадаться? — Наталья злилась, и поэтому кричала
— Ты… — затрясся от ненависти не любивший публичные скандалы Петреску, — ты как базарная торговка себя ведешь. А раньше, как шлюха. Слушай, ты нормальной бываешь?
— Нормальной, это как? Убогой, как ты?!
— Я убогий?!
— Ты убогий!!!
Петреску помолчал, отвернулся, и с яростью прошипел:
— Убирайся!
— До свидания, — прошипела Наталья.
— Чтоб тебе, — Петреску подумал, — …провалиться.
