волноваться меньше. Он почти успокоился, когда увидел, что хозяин, внесенный в уже проветрившуюся избу, пытается встать с кровати. А когда появилась дочь хозяина с мужем и захлопотала, Антон успокоился совершенно.
Но зато приезжий вдруг сник и упал прямо посреди комнаты, силы оставили его.
Это происшествие было, пожалуй, самым неприятным в жизни Антона. А потом опять все пошло по- старому. А может быть, и нет: что-то переменилось в хозяине. Стал он нервным, много раз переспрашивал «кто там?», когда слышал стук в дверь, пугался телефона. Кормить кота он, впрочем, не забывал. А потом Антон заметил, что больше всего боялся хозяин именно того приезжего, который ночевал у них, — верно, думал, что тот им опять угару наделает.
И невдомек было мохнатому зверю, что хозяин его был вором, а приезжий — следователем.
Прошло еще время. И настал несчастный день, когда хозяин дрожащей рукой погладил кота и вышел вон из избы. Антон услышал на улице голос того самого приезжего и понял: пришла беда.
А потом какие-то люди появились в избе, пересчитали все, что там было, дали, правда, кое-что забрать дочери. Антон думал, возьмут и его, испугался и спрятался под печь. Может, зря: дочь его не заметила, а он выбрался из-под печи, когда она уже ушла. А тем, другим, кто описывал имущество, до кота дела не было. Кот мешал — и его попросту выбросили на улицу.
Теперь Антона некому было кормить, он побирался по деревне, выпрашивал у ненавистных и презираемых некогда собак подаяние, а они большей частью только ворчали на него.
Быть может, впервые по-настоящему он почувствовал горечь бытия, когда возвратился домой и увидел, что входная дверь его дома заколочена. Он постоял, потом пробрался в избу через разбитое окно. В доме было холоднее, чем на улице. Антон не мог в это поверить, прыгнул на печь, прежде ласкавшую его своим теплом. И в ужасе соскочил на пол: печь была холоднее льда, хотя на дворе уже вовсю пригревало весеннее солнышко. Тревожно замяукав, кот огляделся: в избе не было мебели.
Он выскочил на улицу. И пошел, куда глаза глядят. И вдруг вспомнил детство. И у него заболела раненная в детстве лапа. И — запах… Запах доносился из избы-амбулатории. Дверь была приоткрыта. Антон несмело вошел и увидел большую комнату со стеклянными столами и стенами, за которыми лежали какие-то белые маленькие коробочки, стояли пузырьки.
Антон пошел на знакомый запах валерьянки. За одним из стеклянных столов он отыскал опрокинутую кем-то пахучую склянку и принялся жадно лакать. Краешком глаза он видел, что к нему подходит женщина, белая с ног до головы, но оторваться уже не мог.
Он не помнил, как очутился на улице. Все плыло перед глазами. Кот медленно пошел туда, где надеялся отогреться и поесть, — к дочери хозяина. Но дверь была заперта, а возле дома гавкала собака, гнала Антона прочь. Но от валерьянки проснулась в нем сила необычайная. Расцарапав собаке нос, кот загнал ее в угол двора, потом жадно съел все, что было в собачьей миске, и, зашипев для порядка, выскочил на улицу. В этот момент по грязной весенней улице проезжал уазик. Пьяного кота повело… Пытаясь отпрыгнуть, он с ведерным стуком ударился о бампер машины, сделал сальто в воздухе, плюхнулся на обочину, порвав брюхо о торчащую арматуру, и — и потерял сознание.
— Куда же тебя несет? — Антона держал на руках тот самый приезжий. — А не тебе ли, котяра, я жизнью обязан? Ты, что ли, меня от угара спас?
— Точно, Антон это, — раздался знакомый голос с заднего сиденья.
Там, между двух молчавших людей в серых шинелях с погонами, сидел хозяин Антона. Их глаза встретились. Но Антон сделал вид, что ему сейчас не до того, и не понимает он, что хозяин арестован. Кот отвернулся — и никогда больше не видел Федора Михайловича.
— Ну ладно, долг платежом красен, — сказал следователь, — поедешь жить ко мне. — И он погладил кота. — Но сперва в больницу.
— Да выбрось ты его, Николай Константинович, — сказал один из милиционеров.
Но Нестеров кота не выбросил. Он вылез из машины, завернул кота в какую-то хламиду, и пошел ловить попутку — не хотел задерживать правосудие.
Шел дождь. На трассе показалась машина…
И зажил Антон в семье Николая Константиновича. Кормили его хорошо, баловали. Кошек в райцентре было, правда, меньше, чем в деревне, но зато все они были городские, интеллигентные. Валерьянку Антон больше не пил — не с чего: на пансионе у юриста второго класса жилось ему беззаботно…
…— Вы когда об этом писать рассказ будете, — попросил меня Николай Константинович, — Как-нибудь дайте в конце резюме, мол, кот потому под машину попал, что пьяным был… А еще напишите, мол, давно пора заменить в деревнях угарные печи на паровое отопление…
ИНТЕРВЬЮ СОБАКИ ШТУЧКИ
Возможно, собака по имени Штучка — не всамделишная, может быть, она чего-то не понимает в человечьих писательских делах, но интервью получить у нее удалось легко, вероятно, она не знает о добрых традициях общества — непременно облаивать журналистов, и не читала монографию своего хозяина «Россия и печать: век антиСМИ-итизма» Москва, Правовое просвещение, 1998 г.
Интервью состоялось в собачьем клубе, где наша героиня получала сертификат на право покупки авиабилета для поездок в акватории Шенгенского соглашения.
Корр. — Итак, госпожа собака Штучка, наш первый вопрос: почему и как Вы стали писателем, кто и что на Вас повлияло? Каковы Ваши планы и мечты?
Штучка. — Вспомните переписку Меджи и Фидель из Гоголя, вспомните Булгакова, Сашу Черного, Толстого, Чехова, а те, кто любит Запад, пусть вспомнят Стейнбека и Джерома. Мне в этой жизни повезло. Моим собачьим провидением я оказалась в удивительной семье, и потому я именно такая, какая есть.
Писать я начала рано, еще в детстве, когда узнала, что у моего любимца, друга и хозяина, когда он был маленьким, жили разные замечательные зверюшки. Черепаха Даша, лохматый серый кот Пижон, разноцветная кошка Фифа, сиамка Катерина, неизменно с четырьмя детьми от разных мужей, ежи Фомка и Ромка, кролики, голубые с желтым попугаи нонсепарабли, тойтерьер Кузьма и овчарка Джек. Кузьма почти целиком помещался в пасть Джеку. И так они день-деньской носились по переделкинскому саду…
Кстати, самым первым был пес Чук. Именно он был удостоен чести охранять только что пришедшее в этот мир человеческое существо, моего (будущего) хозяина, впоследствии так много сделавшего для нас — литературных собак… Чука даже называли комендантом городка писателей «Переделкино», где я живу по сей день и пишу свои вирши. Вот скоро появится перед Вами история собачьих Ромео и Джульетты! Был еще замечательный пес Буран… Впрочем, я, кажется, отвлеклась!
Недавно я ездила на воды, чтобы набраться новых впечатлений. В Карловых Варах стояла поздняя осень. И, скажу я вам, лучше Карловарская осень, чем Пражская весна. Для меня был приготовлен шикарный номер, шведский стол в ресторане, делегация чешских болонок-мальчиков. Лучшие повара готовили мне еду. Но чтобы добраться до всех этих прелестей, я вынуждена была сидеть, как колодник, в ящике, похожем, скорее, на переносную тюрьму. Одно утешало: настоящий писатель должен испытать и такое.
К сожалению, мой хозяин не смог преодолеть бюрократических препятствий, хотя и дошел до заместителя министра Таможни. Таможня согласилась с тем, что уважаемую писательницу не надо просвечивать рентгеном на предмет контрабанды наркотиков. Полистав мои книжки, начальник Таможни сказал подчиненным, чтобы те не вторгались в писательский мир. Ох, уж этот мужской род, все-то они хотят пощупать руками. После процедуры таможенного «ухаживания» люди в красивых формах написали в графе «багаж»: пудель, карликовый, серебристый, 4.900, и выписали сертификат.
Корр. — Какая у вас семья?
Штучка. — Живу с приемной дочерью Люсей — роскошной пышнохвостой кошкой. Хвост ее не только пышен, он всегда перпендикулярен телу! Он торчит, как дымящая труба на заводском
