взвешивать.
Скрылось наконец солнце за горизонтом. Словно зомби, плетутся люди к палаткам.
– А на реку сходить можно? – спросил Максим у надсмотрщика.
– Что, смотаться хочешь?
– Да нет, окунуться бы.
– Если найдешь еще четверых – свожу вас. Одному нельзя.
Нашел он четверых. Сходили они на реку, искупнулись. Вода – теплая до омерзения, но и такая хороша. Хоть освежились чуток.
Ночью соседи по палатке Максима в бок толкают.
– Парень, мы ноги отсюда рисуем. Ты с нами?
– Так ведь еще не заплатили ни копейки.
– Да хрен с этими копейками! Живым бы остаться. Еще пару дней такой работы – и сдохнем. Видишь, сколько трупов сегодня собрали.
– Не, я остаюсь.
– Ну, как знаешь.
На следующее утро наполовину число рабочих сократилось. Кто сбежал, а кто умер. Тех, кто остался, на поле погнали, а за новыми в город да по деревням вербовщиков послали. А они что – работа есть работа. Дело привычное.
Первая зарплата
Доработал Максим до первой зарплаты. Единственный из всех. Надсмотрщики и табельщицы неделю в шоке ходили. Еще бы: первый случай за все годы, чтобы рабочий до зарплаты дожил. Делать нечего: послали в Краснодар человека за зарплатой для Максима. Там, в офисе, тоже все в осадок выпали. Сам младший заместитель третьего помощника генерального директора на плантацию выехал, чтобы посмотреть на живого рабочего, которому надо деньги платить.
Посмотрел и смутился.
– Поздравляю, – опустив глаза, потной ладошкой потряс руку Максима. – Вы далеко пойдете.
И вручил конверт с деньгами.
А в конверте – ой-ой! – целых две тысячи триста двадцать рублей.
Даже кое-кто из надсмотрщиков гуманизм проявил и Максиму руку пожал.
– Ну, все, – говорят они ему, – наверно, с такими деньжищами свалишь отсюда?
– Да нет, – Максим отвечает, – до конца сезона доработаю.
Надсмотрщики лишь поежились. Один поперхнулся даже – целый час ему по спине стучали.
Ночами Максим находил время для чтения.
«Прибавочную стоимость, производимую путем удлинения рабочего дня, называют абсолютной прибавочной стоимостью, – гласил “Капитал”. – Ту прибавочную стоимость, которая возникает вследствие сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня, называют относительной прибавочной стоимостью».
«Пойму, – шептал себе Максим, – непременно постигну сущность этой системы отношений. И то, как с ней бороться».
Праздник труда
На плантациях – большой переполох. Сам губернатор в ежегодной поездке по сельхозугодьям решил посмотреть на сбор томатов. В поездке его сопровождает генеральный директор агропромышленной фирмы, в которой Максиму посчастливилось трудиться. Такой нервотрепки здесь еще не видели. Какие-то шишки из центрального офиса в костюмах и галстуках один за другим высаживались на плантациях. Готовилось нечто умопомрачительное.
На целых три дня рабочих освободили от труда! Было организовано трехразовое питание! Ну там, чтобы отоспались немного, отъелись. Чтобы более-менее прилично перед губернатором смотреться. А кроме этого, выдали относительно свежую и относительно чистую одежду. Мужчинам – косоворотки, женщинам – сарафаны. И тем и другим – лапти. Чтобы как в старых добрых фильмах выглядели и глаз радовали.
Режиссер массовых мероприятий, которого привезли для постановки шоу, так и сказал:
– Чтобы все радостные и довольные были, как в «Кубанских казаках».
– Передовики нужны, передовики! – шумел он. – Где у вас передовики?
– Где у нас передовики? – заорали друг на друга люди в костюмах. – Где?
– Есть! Есть один! – кто-то торжествующе выкрикнул.
Привели Максима.
– Вот он, передовик! Единственный, кто второй месяц здесь работает.
– Так, – окинул его взглядом режиссер, – мрачноватый какой-то. И глаза злые. Ну да ладно, какой есть. Ну что, парень, большая ответственность на тебя ложится. Именно ты с ответным словом от людей труда к губернатору обратишься. Пойдем текст разучивать.
И вот настал этот праздничный день. Томатные плантации в праздничном убранстве. На дрынах, в землю воткнутых, разноцветные шарики на ветру болтаются. Радостные, слегка пьяненькие труженики величаво собирают томаты. В усладу работать на земле! Песню, песню душа просит от труда благородного! А что, хлопцы, а что, девчата, споем нашу любимую?
–
Молодцы, кивает им издалека режиссер, а теперь вступают парни.
Парни вступили. И в это же время – вот они, гости, подъезжают. Губернатор выползает из машины, генеральный директор агропромышленной фирмы, прочая челядь. Хлеб-соль им несут.
– Благодать-то какая! – набирает губернатор воздуха в легкие.
– Ой, и не говорите-ка, – лебезит рядом гендиректор. – Вкусите, так сказать, хлеба и соли, так сказать, по старой русской традиции…
Вкусили небожители хлеба, обмакнули его в солонки.
– А что, – недоверчиво интересуется губернатор, – неужто каждый день у тебя так люди работают: задорно, с песнями?
– Обижаете, вседержитель, обижаете, – хихикает гендиректор. – Каждый божий день. Труд для нашей фирмы – праздник.
– Добре, – кивает губернатор, – добре.
Начался праздничный митинг.
– Так сказать… – гендиректор мычит, – в труде благо, так сказать… Повышаем, так сказать, улучшаем… Передаю, так сказать, слово губернатору.
Тот витиеватее выразился:
– Вот еду я сейчас по нашей земле краснодарской, – светится он у микрофона, – по богатой нашей земле, по плодородной. Смотрю на поля, на людей, что с песнями труду отдаются, и ма-а-аленькая такая думка в черепушку закрадывается: «А ведь как прекрасна страна наша бескрайняя! А ведь как сильны да мужественны люди наши трудолюбивые! Так что же мы, други, не сможем сделать ее лучше, краше не сможем сделать? Да кто ж мы будем после этого?!»
Бурные аплодисменты, переходящие в овации.
– С ответным словом, – объявляют, – передовик труда выступит…
Вывели к микрофону Максима.
– Господин губернатор, – начал он хриплым голосом.
А голос в динамиках причудливо разносится, словно не сам говоришь, а за тебя кто-то слова выдает.
– То, что вы видите перед собой, – продолжает, – гнусная показуха. Изощренная потемкинская деревня, которой алчный лендлорд пытается прикрыть вопиющую эксплуатацию беззащитного народа, что приезжает, подгоняемый свирепой нуждой, на заработки в теплые южные края. Люди здесь трудятся по восемнадцать часов в день, питаясь в буквальном смысле крохами, десятками умирают, сотнями сбегают, не в силах мириться с античеловеческими условиями. Я – единственный, кто за весь уборочный сезон получил зарплату, ничтожные две тысячи рублей с копейками. Если осталась в вас совесть и сострадание к
