«Вот так вот. На своей земле, в своей стране батрачу на какую-то узбечку. Русский человек до седьмого колена».
И он оглядывался на шастающих мимо торгашей, которые являлись либо азербайджанцами, либо китайцами, либо еще какими-то иностранцами. Русских на рынке было мало.
«Она вон какими деньгами ворочает. Одна эта точка приносит ей ежедневно пятнадцать-двадцать тысяч. Ладно, пусть грязными, но у нее еще четыре палатки. По любому чистой прибыли в день – тысяч пятьдесят. Пятьдесят! В день! Я столько за полгода не зарабатываю. И вы называете это справедливостью? Это, по-вашему, справедливость, хозяева жизни? Да пропадите вы пропадом, ублюдки!»
Торговля с утра шла вяло. Немногочисленные ротозеи проходили мимо палатки и равнодушно бросали взоры на расставленный товар. Родя скупо интересовался, что им нужно. Кто-то его вопросы игнорировал, кто-то задавал встречные.
– Чье производство?
– Часть – Европа, часть – Гонконг, – отвечал он.
Люди молча выслушивали его неправдивый ответ и уходили.
– Почему уходить? – выскакивала откуда-то сбоку баба Алена. – Почему не предлагать?
– Предлагаю, как не предлагаю, – оправдывался он.
– Не слышать, ничего не слышать. За руку хватай, к палатке веди, моя товар хорош говори. Тогда покупать будем.
– Хорошо, хорошо, – кивал он.
«Она и в займы дает под проценты. Таким же чуркам рыночным, как сама. Они, суки, в связке держатся, помогают друг другу. Не то что русские. Русскому на русского насрать. Русский русскому никогда не поможет. А эти нехристи поддерживают друг друга. Ну да ладно, придет и наш час».
Но здравый смысл тут же подсказывал, что час этот никогда не придет, что внешних сил, способных изменить положение дел, не наблюдается, что внутренние силы иссякли, что лишь пустота да ненависть остались в душе, и пользы от этой ненависти никакой, что она лишь иссушает сердце и ум и погружает в беспросветное отчаяние.
До двенадцати у него не купили ничего. Каждые пятнадцать минут подлетала хозяйка, спрашивала о продажах, а потом начинала вскидывать руки к небу, взывать к Аллаху и проклинать нерадивого русского продавца, неизвестно за какие грехи свалившегося ей на голову.
В начале первого он продал первую пару, почти сразу вторую. Дальше люди стали брать обувь с завидной регулярностью, и к концу торгового дня он уже имел неплохие показатели. По крайней мере, когда стемнело и все торгаши начали сворачивать свои палатки, баба Алена, приняв деньги, за нерадивость его не отчитывала. По ее реакции Родя прикинул, что из всех точек узбечки он, должно быть, показал третий, а то и второй результат. Однако слишком уж довольной баба Алена не выглядела. Ей всегда не хватало денег, ей хотелось их еще, еще, еще, чтобы они сыпались на нее с неба, чтобы она утопала в хрустящих бумажных купюрах, по крайней мере, Родиону мечты узбечки представлялись именно такими.
Получив свои проценты, он двинулся к станции метро. Ноги гудели, хотелось есть и спать. В придорожной забегаловке Родя опрокинул пятьдесят граммов водки, а чуть подумав, повторил. Тепло разлилось по телу, кровь заиграла. Живительный алкоголь заструился по артериям и принес душе слабое примирение с окружающей действительностью. Вокруг него за столиками сидели такие же, как он, измотанные и неприкаянные люди. Он вглядывался в эти лица и за каждым из них, вроде бы равнодушным, вроде бы безразличным, видел печальную историю, которая практически полностью повторяла его собственную. Люди вели себя спокойно, переговаривались едва слышно, словно энергия навсегда покинула их, и они, прекрасно понимая это, тихо и безвольно доживают на этой планете свои пропащие и бестолковые жизни.
Город горел огнями и звал в злачные заведения. У казино и бутиков останавливались дорогие автомобили, из них выходили красивые женщины в соболиных шубках, их сопровождали развязные мужчины в изящных черных пальто; смеясь и громко разговаривая, они заходили в эти обители разврата, оставляя проходившему мимо Родиону лишь запах духов и роскоши.
«Неужели все они начинали свой жизненный путь из нищеты? Грузчиками, продавцами, подсобными рабочими? Нас так учат идеологи новой жизни: сила воли, стремление и желание изменить себя неизменно принесут результат. Что, неужели этот кавказец, который ведет под руку блондинку, таскал на стройке кирпичи, месил раствор и, откладывая заработанные рубли, открыл на них свое собственное дело? Неужели эта блондинка работала прядильщицей на фабрике, училась заочно в институте, а потом, закончив его и взяв кредит в банке, основала свою собственную фирму, чтобы потом встретить в лице этого гнусного кавказца своего делового партнера? Неужели я так плохо думаю о людях, что вижу в нем не успешного волевого человека, а всего лишь бандита, а в ней мне мерещится не самоотверженная умная девушка, а хитрая и расчетливая шлюха? Неужели силы воли и жажды жизни в них больше, чем во мне? Неужели они умнее меня? Неужели Господу Богу кажутся они более подходящими на роль баловней судьбы, чем я?»
Вагон электрички нервно покачивался. Родя стоял, держась за поручни, и чувствовал навалившуюся усталость. Водка расслабила тело, заставила веки слипаться – хотелось рухнуть прямо на пол и заснуть. Он встряхивал головой, отгоняя сонливость, растирал пальцами глаза и старался сосредоточиться на названиях станций, чтобы не пропустить нужную.
От станции предстояло минут двадцать пилить пешком. Он шел темными дворами мимо опрокинутых мусорных баков, мимо стай подростков, которые волчьими взглядами взирали на него, стараясь отыскать в нем или в его поведении малейшее несоответствие их представлениям о достойных людях.
«Мы с вами одной крови, вы и я! Мы потерянные, несчастные, вычеркнутые из жизни, нам ничего не светит в этом мире, и кроме озлобления, которое будет увеличиваться с каждым новым прожитым днем, в нас не родится ничего нового. Я знаю, вы меня не тронете, я один из вас. Нас кинули на дно жизни и стравливают друг с другом. Циничные хорошо одетые люди стоят со своими псами вокруг наших резерваций и ждут, что мы перегрызем друг другу глотки, они жаждут этого, мы разменная монета для их обогащения, мы пушечное мясо их войн, мы рабы на их плантациях и заводах, наша жизнь – развлечение для их зажравшихся туш. Но вы не тронете меня, потому что хоть и стараются вас лишить разума, сделать из вас тупых и безмозглых скотов, но и вам, даже вам иногда приходит на ум понимание, что вас обманывают и что простой человек, живущий с вами по соседству, – не враг вам. Жаль, что пока вы не понимаете, против кого вы должны направлять свою злость, но однажды – а день этот непременно настанет – вы поймете это и обрушите свой праведный гнев на того, кто заслуживает этого больше всего».
В продуктовом магазине, который располагался в одной из подворотен, Родя купил хлеба, молока и несколько пакетиков лапши быстрого приготовления. Комната его находилась на седьмом этаже серого обшарпанного здания общежития, на ее аренду уходили почти все зарабатываемые им деньги.
Общежитие было старым, советским, кухня и санузел одни на этаж. На кухню Родион старался не ходить, чтобы не встречаться с соседями – практически все они были либо азиатами, либо кавказцами. Шумными, тупыми и неприятными. Он купил на барахолке старую советскую плитку и пищу готовил у себя в комнате. Избежать походов в туалет было невозможно, и в этом заключалась настоящая проблема: попасть туда было чрезвычайно сложно, в туалете постоянно кто-то находился, то испускающий мочу в течение получаса армянин, то какая-то блюющая киргизка. Родя старался заходить туда попозже, в полночь или в первом часу, но и это не гарантировало того, что туалет окажется свободен.
Еще у него был маленький радиоприемник, купленный с рук, он дышал на ладан, но пока работал.
Родя включил радио, наскоро перекусил и, завалившись на матрас, постеленный прямо на полу, так как мебель в комнате отсутствовала, погрузился в свое единственное развлечение, являвшееся одновременно и неимоверным гнетом, – мысли.
«Во имя чего я живу? Что ждет меня впереди? Мне свалится на голову удачная работа? Вряд ли. Да что вряд ли, я отчетливо знаю, что никуда выше продавца мне не подняться. Я встречу симпатичную состоятельную девушку? Мы поженимся с ней, ее родители купят нам квартиру, найдут мне теплое место, мы нарожаем детей и будем счастливы всю оставшуюся жизнь? Конечно, нет. Кому я нужен, никчемный босяк, у которого нет денег даже на то, чтобы купить себе хорошую зимнюю куртку. Я с удовольствием вернулся бы домой, к матери и сестре, но им я тоже не нужен. Они не в состоянии прокормить меня на свою пенсию и ничтожную зарплату воспитательницы детского сада. Работы там нет никакой, я могу вернуться туда только для того, чтобы вырыть себе могилу и рухнуть в нее. А что если накинуть петельку на голову – и все
