— Так-то лучше, — улыбнулся доктор и поставил стаканы на металлический столик на колесиках возле стола для осмотров.
Затем он уложил Остина на спину. Натянул перчатки, достал стерильные инструменты, склонился над ногой Остина и стал с осторожностью промывать рану и извлекать дробинки.
Его осторожность и стремление не причинить лишнюю боль тронули Остина до глубины души.
— Кто подстрелил тебя, сынок?
— Я предпочел бы не говорить.
— Не волнуйся. Хоть ты и новичок здесь, но ты мне по сердцу. Я ничего не скажу тебе во вред.
— Это была… женщина.
— Женщина? Ха! — взревел он. — Единственная чокнутая в этих местах, которая сначала стреляет, а потом спрашивает, — это Аделаида Скай, но она мертва.
— Тогда это кто-то из ее семейства.
Доктор выпрямился, зажав в пинцете дробинку.
— Моника? А что ты натворил?
— Мне стыдно признаться, — стушевался Остин, закатив глаза.
— Судя по тому, как ты покраснел, думаю, ты разделяешь мое мнение, что она — самая миленькая женщина в этом городе, а возможно, и во всей Монтане. Правда, я повидал не так уж много мест.
— Зато я повидал немало и еще не встречал такой, как она, — кивнул Остин.
— Уверен, что Моника нигде бы не затерялась. Она неповторима.
— И не только внешностью. — Опершись на локти, чтобы увидеть реакцию доктора, Остин выпалил:
— Она даже не взглянула, кто я такой. Она просто… выстрелила в меня!
— Тогда это точно Моника! — захохотал доктор.
— У нее не в порядке с головой?
— Местные говорят, что она чокнутая. Дескать, тронулась рассудком.
— Это правда?
— Я бы так не сказал. А как по-твоему? Остин опустил глаза на свою окровавленную ногу.
— Откровенно говоря, если бы я был женщиной и жил в глуши, как она, то я бы тоже, наверное, одичал. Она сказала, что недавно умерла ее бабушка.
— Это правда. Ада была замечательной женщиной. В свое время она была красавицей, — задумчиво промолвил доктор. — Долгие годы Ада страдала от эмфиземы. Она умерла в середине девяностых, а появилась здесь семнадцатилетней невестой Фостера Ская в двадцать восьмом. Я помню, как еще ребенком думал, что Ада — это мой идеал женщины. Она была ангелом. Клянусь, что ее смерть для меня так же болезненна, как и для Моники.
По тому, как говорил доктор об Аделаиде Скай, Остин сделал вывод, что старик был влюблен в нее.
— Ужасно, но я наступил на ее могилу.
— Не стоит сокрушаться.
— То есть?
— Перед смертью Ада в точности указала Монике, где и как ее похоронить. Иногда она совершала глупости, и это была одна из таковых. Она настояла, чтобы ее погребли прямо посредине двора перед домом. Чтобы «по-прежнему во всем участвовать», по ее словам. Ада очень любила людей…
— Но у меня сложилось впечатление, что Моника желает вести жизнь отшельницы.
— Это Роза, ее мать, научила ее ненавидеть все, что движется на двух ногах. У Розы вся жизнь пошла наперекосяк. Она не смогла простить своему отцу, что он ее бросил, а отцу Моники — что тот ворвался в ее жизнь, обольстил, а потом исчез. — Доктор вынул последнюю дробинку из ноги Остина, приложил к ране тампон и обмотал ногу марлей.
— Однако это не объясняет, почему Моника очень огорчилась, когда увидела мой дом.
— А что с твоим домом?
— Я затеял ремонт.
Доктор снял и выбросил в ведро перчатки. Налил себе новую порцию «Черного Джека». Предложил выпить и Остину, но тот отказался.
— Она сказала, что я зря все разрушил в доме, продолжил Остин. — Но вы бы видели, доктор. Это был не дом, а рухлядь. Крыша провалилась прямо в спальню!
При этих словах рука доктора с выпивкой замерла.
— У кого ты купил дом, сынок?
— Я думал, вы знаете. У Харрисонов.
— Что? — Доктор вскочил со стула, пролив виски на живот.
Остин всплеснул руками.
— Почему вы так на меня уставились? Что такого ужасного в покупке дома Харрисонов?
— Они ни словом не обмолвились о продаже дома.
— То же самое сказала и Моника.
— Черт подери! — выругался доктор и топнул ногой. — Что за блажь пришла ей в голову?
— Монике?
— Нет, Харриэт, — бушевал доктор, глядя на Остина так, будто тот обязан понимать его с полуслова.
— Почему все так удивляются, когда слышат о покупке этого дома?
— Дело в том, что Харрисоны — старейшие обитатели здешних мест. Они просто не могут исчезнуть отсюда, ничего не сказав ни единой живой душе. Что ты сделал, чтобы принудить их уехать?
— Я сказал им, что мне никогда не приходилось видеть такую красоту, какая открывается из окон их дома. — Остин с осторожностью влезал в джинсы. — По-моему, они поняли, что я не лукавлю. На следующий день я представил им денежный чек со своего счета в Чикаго, а они подготовили все необходимые документы для продажи.
— Эд Ловетт, — щелкнул пальцами доктор. — Единственный адвокат в городе. Бьюсь об заклад, сделка шла через него и он давно знал, что происходит. — У доктора был такой отсутствующий взгляд, будто он разговаривал сам с собой.
— Извините, доктор, можно задать вопрос? Я сделал что-то не так, когда покупал землю? Может быть, она заложена?
— Вряд ли, — ответил доктор, помотав головой. — Харрисоны всегда были очень бережливы и никогда не отдавали землю под залог.
— Тогда в чем проблема?
— Ни в чем, сынок, — с сочувствием произнес доктор. — Просто мы не привыкли к переменам вокруг нас. Вот и все.
— Понимаю. Тяжело терять друзей.
— Да. Ладно, береги ногу. Буду рад завтра осмотреть ее. Хочу убедиться, что нет заражения.
— Разумеется. — Остин вытащил из заднего кармана чековую книжку. — Сколько я вам должен, доктор?
Доктор Килрой посмотрел на чековую книжку как на некую диковину и махнул рукой.
— Нисколько.
Остин выписал чек на сто долларов.
— Вот. Остальное выплачу, когда буду уверен, что у меня нет гангрены.
Доктор взял чек, увидел обозначенную на нем цифру и засмеялся.
— Это много.
— Можете меня не провожать, — пробубнил Остин, спрятав чековую книжку и направляясь к двери. Остановившись на полпути, он повернул назад, плеснул в стакан виски и выпил. — Увидимся завтра, доктор.
— Обязательно, сынок, — кивнул тот со смешком.
Остин улыбнулся, похлопал доктора по широкой спине и покинул дом. Как ни странно, нога его больше совсем не беспокоила…
