— Ну, кажись все, — вздохнул я и вдруг заметил торчащий на верхней его губе листок, похожий на листик акации. Я схватил его, хотел снять с лица сержанта, этот, казалось, присохший лепесток, как вдруг мой сержант, подпрыгнув, закричал:
— Ой, что вы делаете?! Ах, как больно! — И, закрыв губы ладонью, горько замотал головой.
Присмотревшись поближе, я убедился, что это вовсе не листик, а похожая на него тонкая металлическая пластинка, которая, пробив верхнюю губу сержанта, глубоко вонзилась между зубов. Вытащить ее без инструмента представлялось невозможным, к тому же это причинило бы нестерпимую боль человеку, и без того истекающему кровью.
— Ну вот что, братец, — сказал я сержанту, — эту пластинку у тебя могут вытащить только в медсанбате или госпитале.
— Так она мне и не мешает, — спокойно ответил сержант.
— Ну, тем лучше. А как вы, дойдете сами до медсанбата? Тут неблизко. Километров семь-восемь будет. Возле Путилова, знаете?
— Знаю. Проходили мы через него, — так же спокойно ответил сержант. — Ноги у меня, чувствую, целые, а то, что их маленько поцарапало, то пустяки.
— Ну, вы не храбритесь, — предупредил я, — если почувствуете себя плохо, зайдите на БПМ[4], вон там, не доходя высотки, слева в лесу.
— Да ничего, я дойду, — уверенно сказал сержант.
Он ушел. Все еще не веря в его могучие силы, я долго стоял и следил за ним. Но он все шел и шел, удаляясь от нас все дальше и дальше. Наконец он вышел на господствующую высоту и уже скрылся за ней, а я все стоял и смотрел ему вслед. Вздохнув, я представил себе... Вот он уже в медсанбате, вот врач удаляет ему застрявшую металлическую пластинку — и вдруг он, подпрыгнув, кричит: «Ой! что вы делаете?» — и зло смотрит на него, как только что на меня...
Командир дивизии еще долго переживал этот свой просчет. Он даже похудел. Слишком дорого обходятся на войне ошибки, и от сознания этого ему становилось еще тяжелее.
Ну а легче ли от этих переживаний тем, кто поплатился за просчеты командиров своей жизнью и кровью?
Страшная это философия.
Рано утром меня неожиданно вызвал полковой комиссар Шаманин. По пути я ломал голову, зачем я ему понадобился? У него ведь своих, непосредственных, работников целый политотдел; правда, он знал меня, как и любого работника политотдела.
Во время формирования нашей дивизии я некоторое время работал в политотделе дивизии, где и познакомился с полковым комиссаром; потом прибыли кадровые работники из штаба округа, и меня заменили.
— По вашему приказанию прибыл! — доложил я, обращаясь к комиссару.
Он в это время что-то договаривал скороговоркой командиру дивизии, махнул мне рукой, дескать, подожди. Поняв его, я тут же вышел из кабинета комдива в приемную и стал ожидать. Наконец комиссар вышел и уже на ходу заговорил:
— Вот что, товарищ политрук! Только что издан приказ о передислокации двух наших полков. 1080-й полк нами снимается из-под Гайтолова и переводится на позиции 1082-го, а последний должен занять позиции первого. Ваша задача: помочь командованию полков кратчайшим и наиболее скрытным путем произвести передислокацию. Местность вы знаете хорошо, в лесу ориентироваться умеете, вот я вам и поручаю эту задачу. Надеюсь, вы с ней справитесь. Работники штаба дивизии уже разошлись по полкам. Торопитесь, — подавая мне руку, сказал комиссар.
— Вот еще задача, — недоуменно высказался я вслух. — Что же мне там делать, если в полках уже действуют работники штаба?
«Ну и какой же политработник не найдет себе дела там, где находятся большие массы людей?» — будто кто-то спросил меня. И осмотревшись вокруг, я тоже пошел на выполнение задания.
Стояло позднее августовское утро. Солнце забиралось все выше и выше, начиная припекать так, что не закаленным на солнце становилось невтерпеж и они прятались в тень деревьев, воздух в тени еще отдавал утренней свежестью, здесь дышалось легко и приятно. Аромат еловой хвои и земляники, смешанный с торфяным запахом болот, резко бил в ноздри, являлся обязательным наполнителем здешнего воздуха. Мы стояли в тени деревьев с командиром полка майором Михайловым, рядом расположилась группа офицеров соседнего полка и коновод с двумя оседланными лошадьми. Мимо нас в обе стороны форсированным маршем проходили части полков.
Майор Михайлов был приятным собеседником. Достаточно образованный и опытный командир, он свободно ориентировался в вопросах международной и внутренней политики. Окончив военную академию в 1936 году, он участвовал в испанских событиях, за что был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Всегда аккуратный и подтянутый, он обладал замечательно мягким характером, спокойной манерой оценивать обстановку даже в самых сложных ситуациях. В полку его все любили и хорошо знали. Как жаль, что таких командиров у нас было не так уж много.
Заметив, что его полк заканчивает переход, Михайлов быстро простился с нами, вскочил на коня и галопом поскакал догонять головную колонну.
Просматривая проходящие колонны войск, мы старались повнимательнее и поточнее определить состояние людей. Несмотря на беспрерывные и тяжелые бои, которые вела наша дивизия, люди, в основном, выглядели бодро и боевито, все аккуратны и подтянуты. Шли быстро, не теряя рядов и интервалов, хотя жара выжимала соль на спинах. Перед нами проходили герои — смелые, не знающие устали в борьбе с врагом, не теряющие, несмотря на нечеловеческие тяготы войны, своего воинского вида, чести, достоинства.
И сегодня мне горько. Я видел этих людей живыми, в действии, я искренне восхищался ими тогда и восхищаюсь поныне, и, смею утверждать, они совершенно не похожи на тех, какими изображают их некоторые наши современные писатели, драматурги, режиссеры и постановщики. Как старательно, боясь упустить даже самую незначительную деталь, показывают белогвардейцев, гитлеровцев и прочих! Они предстают этакими элегантными, культурными, подтянутыми, дисциплинированными. Своих же, русских солдат и офицеров, непременно изобразят неряшливыми, с расстегнутым воротником, небритыми, без пояса, в пресловутом ватнике и обязательно 6 помятой пилотке. Каким же это «патриотам» пришло в голову представлять нашего мужественного и умного русского солдата этаким дурачком и растяпой! Можно ли так низко и презрительно изображать наших воинов? За что же недооценивать и так безответственно унижать честь и достоинство солдата? Иной раз сидишь смотришь в кино на такого «героя» и думаешь: как же ты — такой! — смог остановить, казалось, неодолимого врага, изгнать его со своей земли, разбить наголову в открытом бою да еще освободить Европу от фашизма?
Ах! как все это неправдоподобно, уродливо и низко.
Заканчивалась передислокация. Солнце стояло в зените. Жара все усиливалась. В такие дни словно кто-то угонял ветер с лица земли. Листья на деревьях жухли будто их прибило морозом. Цветы старались отвернуться от солнца, а трава склонялась перед ним, как побежденный перед победителем. Продолжая стоять в тени, мы с подошедшими штабными офицерами говорили о боеспособности каждого полка, как вдруг я заметил, что один солдат из проходившей роты минометчиков отделился от строя и бежит прямо ко мне.
Не успел я опомниться, как оказался в крепких объятиях младшего моего брата Ванюши. С трубой
