футболке было написано:
СНАЧАЛА
БЫЛИ
ROLLING
STONES
— Сдаюсь! — воскликнул я. — Надо же! Нет, если я кому-нибудь расскажу, что произошло здесь со мной этой ночью, мне решительно никто не поверит.
— Вы все принимаете слишком близко к сердцу, — мягко заметил Илия.
А я вдруг опять подумал о смуглом красавце. Отвечать Илии я больше был не в состоянии.
— Как вы хорошо сказали, — только и сумел пролепетать я. — Как хорошо.
Именно в этот миг у нашего стола как из-под земли вырос карлик. Он смотрел на Илию, и его глаза сияли любовью. Видно было, что карлик этот умел не только быть любимым, но и любить. А еще он всем своим видом показывал, что ему есть что сказать.
Я осторожно встал, подошел к Сабартесу и попросил счет.
— Ваш счет оплачен, — сообщил тот. Открыв нижний ящик буфета, стоявшего у него за спиной, он вытащил красную розу на длинном стебле и протянул ее мне: — А еще он для вас оставил вот что.
— Спокойной ночи, Сабартес, — сказал я. — Спасибо за теплые носки.
— Такова традиция нашего заведения, — ответил он. — Счастливого пути.
Да, видать, серьезным он был человеком. Не в его обычае было болтать подолгу. И я, взяв розу, наконец вышел из этой закусочной.
Была поздняя ночь; улицы были пусты. Пока шагал, я растер розу пальцами и разломал на мелкие части ее стебель. Так по извилистым улицам я дошел до материнского дома. Свет не горел; должно быть, матушка давно спала.
Войдя в отведенную мне комнату, я зажег лампу, стоявшую на комоде; все вокруг озарилось мерцающим светом. Мой кожаный чемодан лежал на своем обычном месте — как преданная собака, под кроватью. Душа моя была полна теплых чувств к нему. Я вытащил его и опустил на кровать. Уложил в него свою тетрадь в синей обложке, три книги, мыльницу, маленькую подушку и кое-что из одежды. Люблю жить с вещами, взятыми на память оттуда, где мне довелось побывать. С большим грузом путешествуют только те, кто не умеет путешествовать. Сев на табуретку перед круглым столом из красного дерева, стоявшим прямо посреди комнаты, я написал извинительное письмо. Затем начал вытаскивать все подряд из карманов пиджака. У меня была привычка так делать перед сном.
Из обычно всегда пустого правого кармана показался какой-то билет, кусочек стебля розы и носовой платок. А в левом кармане всегда лежали ключи и мелочь. Вытащив все, я положил на стол. Вдруг от горки монет откатился какой-то блестящий стеклянный шарик голубого цвета. Я взял и поднес его к глазам, чтобы рассмотреть, и сразу отшвырнул обратно, на стол. Нет, это было уже слишком!
Схватив ручку, я написал на листе белой пергаментной бумаги, лежавшем на столе:
Уважаемый Сабартес,
Полагаю, что вставной глаз, каким-то образом оказавшийся у меня в левом кармане, принадлежит тому самому господину, который был так похож на гвардейца, иными словами, другу величавого и львиноподобного брата господина Карлика. Никаких сведений из тех, коими я располагаю не достаточно для объяснения, как он туда попал. Конечно, можно сказать, что среди всех невероятнейших событий этой ночи, которые не поддаются никаким объяснениям, вставной глаз вполне мог сам закатиться в мой карман. Мне приходиться думать именно так и просить Вас как можно скорее вручить глаз его хозяину. Заранее безмерно Вам благодарен.
Подписавшись, я вложил письмо вместе с глазом в конверт. Заклеивая его, я чувствовал себя так, будто с моих плеч свалился тяжкий груз. Поверьте мне, это весьма нелегко: избавиться от вставного глаза, угодившего к вам в карман.
Я, не мешкая, позвонил в один из круглосуточных частных центров доставки корреспонденции. Не прошло и пяти минут, как посыльный уже стучал в дверь. Как и у всех посыльных этого города, у него были светлые вьющиеся волосы, ясные голубые глаза и ямочки на щеках. Как и все посыльные этого города, он был в светло-лиловых, в желтую полоску панталонах, в белых чулках с помпонами, лакированных башмаках с бантиками, коротком бархатном, также светло-лиловом, жакете, с кружевным накрахмаленным воротничком и манжетами.
— Утром передашь это письмо на бумажную фабрику, — велел я. — А конверт отнесешь в закусочную с большими запотевшими окнами. Хозяина зовут Сабартес — либо мне так кажется, либо в самом деле так.
— Все понятно, сударь, — ответил он.
— Спокойной ночи, мальчик-посыльный, — проговорил я.
— Спокойной ночи, сударь, — сказал он.
А затем вышел и быстро, беззвучно удалился.
Убийства мальчиков-посыльных
Я вернулся из долгого путешествия. Казалось, тяжелые черные тучи всей массой навалились на наш город. Почему-то у здешних жителей был обычай: если произойдет что-то плохое, никогда об этом не говорить. Это было одним из негласных правил города. Если случалось что-то плохое, все терпеливо ждали, когда это закончится, и о происходящем никто даже рта не раскрывал. Я никогда не понимал, как можно так спокойно и безропотно ждать, пока неприятности пройдут, ничего не предпринимая. Но, помимо этого, в городе было еще столько всего непонятного, что, по правде, я сразу перестал понимать, что происходит. Даже если бы кто-нибудь и попытался объяснить мне, что происходит, то я бы вряд ли что-нибудь понял. Я устал. Мне хотелось только одного — спать. Как всегда после долгого путешествия.
Я закрылся в отведенной мне комнате матушкиного дома. Дни текли, как медленная и грязная река. Я спал неделями. В начале весны вроде бы начал постепенно приходить в себя. Потом я как-то оказался на улице — еще сильнее уставший от такого долгого сна. Помню, что боялся выходить, но еще больше боялся, что если не выйду сейчас, то не выйду больше никогда.
У меня жутко болело все тело, а от малейшего движения ныли кости. Улицы проплывали мимо одна за другой, и я бродил повсюду, не очень уверенный в том, что понимаю, куда иду. Как-то раз я оказался перед букинистическим магазинчиком с зеленой деревянной дверью. Магазинчик принадлежал мсье Жакобу — самому известному в городе букинисту. Когда я возвращаюсь в родной город, я всегда почему-то — сознательно или случайно — оказываюсь перед этой ярко-зеленой, как голова селезня, дверью; и каждый раз мне делается радостно при мысли о том, как хорошо прийти сюда.
Много лет назад кто-то вырезал на двери по-французски «Я тоже» — «
Как бы я ни был рад видеть мсье Жакоба, наша встреча все же получилась несколько прохладной. Натура моя такова, что, встречаясь и расставаясь с людьми, я веду себя весьма сдержанно. А между тем все жители моего города, встречаясь, всегда радостно обнимаются, и им даже, бывает, удается пролить несколько слезинок.
Но мсье Жакоб переехал жить в наш город только на пятом десятке, и поэтому он не обиделся на эту мою холодность и не расстроился. Как раз даже наоборот — он весело сказал: «Как же мне не знать, что вы
