ушами. Два мерцающих глаза и что-то белое, плоское. Чемерис сразу понял, в чём дело, и, притянув к себе голову овчарки, шепнул в самое ухо:
– Дай.
Чемерис на ощупь убедился, что в руках у него толстое письмо, и спрятал его через отворот полушубка в гимнастёрку. «Дорогой ты мой Сапёр! – ласково подумал Чемерис. – Спасибо тебе». И жестом приказал: «Назад, место!»
– Ползёт кто-то, – предупредил Расторгуев.
Аплачкин встал рядом и тоже всмотрелся в темень. Наконец и он разглядел что-то чёрное, быстро выраставшее на светлом снежном настиле. Вот вспыхнули и снова погасли два огонька. «Сапёр!» – облегчённо вздохнули оба солдата. Через минуту Сапёр сидел рядом, высунув трепещущий язык.
– Вот сукин сын! – беззлобно выругал Сапёра Аплачкин и погладил жёсткую шерсть на холке.
Овчарка, чувствуя недавнюю вину, разрешила приласкать себя, затем улеглась и зажмурила глаза.
Прошло с полчаса, когда Сапёр вдруг встрепенулся и завилял хвостом.
– Наши идут, – уверенно сказал Расторгуев.
…Самодельная жестяная кружка из консервной банки давно перестала дымиться в ногах капитана Чемериса, а он, привалившись к мёрзлой глине окопа, прикрыв полой измазанного полушубка жёлтый свет фонарика, всё читал и перечитывал длинное, самое длинное за всю войну письмо.
Сапёр преданно и довольно следил за хозяином, ожидая заслуженной благодарности. Он несколько раз тронул лапой сапог, пока Чемерис не обратил на него внимание.
– Хорошо, Сапёр. Хорошо…
И Чемерис погладил массивную голову Сапёра.
…Оттаяли мёрзлые комки на брустверах траншей, отшумели под солдатскими сапогами весенние потоки, высохли раздавленные гусеницами и колёсами фронтовые дороги. Остались позади белорусские леса и болота, отплыли литовские тракты. И снова наступила зима, но уже прусская: тёплая и мокрая. Гитлеровцы держались за свои фамильные фольварки, остроконечные кирхи и охотничьи угодья. Они опоясались многокольными рядами колючей проволоки и густо засеянными минными полями.
Рота капитана Чемериса получила приказ сделать несколько проходов во всю глубину нейтральной полосы – от своих траншей к немецким.
За час до полуночи сапёры один за другим перевалились через бруствер и бесшумно поползли вперёд. Ушёл с ними и Чемерис. Сапёр остался в траншее, чутко прислушиваясь к фронтовой ночи.
То и дело взлетали ракеты, проплывали изогнутые трассы разноцветных угольков пулемётных очередей, выли и с треском лопались мины.
Сапёр лежал спокойно, лишь жмурил глаза при каждой вспышке осветительных ракет-фонарей. Покачиваясь на тонких стропах парашютиков, они опускались вниз, искрящиеся, ослепительно белые, волоча за собой редкие голубоватые хвосты дыма.
Вдруг ракеты стали взлетать чаще, в небе сразу повисло десятка два ярких фонарей. Сотрясая воздух, гулко забили крупнокалиберные пулемёты, рванулись автоматные очереди. Натужный вой мин слился с жаханьем и грохотом разрывов.
– Накрыли, – прошептал Расторгуев. – Эх, напасть какая!
Последние слова он прокричал. Таиться уже не было смысла: для прикрытия сапёров ударили наши орудия.
Овчарка заволновалась, будто почуяв беду.
В разных местах в траншею скатывались солдаты, переведя дух, отчаянно ругались и, роняя зёрна махорки, свёртывали огромные цигарки.
Осторожно на руки товарищей спустили раненых. Когда собрались почти все, кто-то спросил:
– А капитан где?
Чемериса не было, не возвратились с ним ещё четверо.
Трое солдат, не сговариваясь, аккуратно пригасили самокрутки и уползли на помощь. Один из них не вернулся, двое, помогая друг другу, в изорванных, вспоротых осколками полушубках, дотянулись до окопов, но перевалить через бруствер уже не смогли, не хватило сил.
– Эх, напасть какая! – сокрушённо повторил Расторгуев и, кряхтя, полез наверх.
Когда прошло полчаса, все поняли, что ждать Расторгуева нечего.
– Придётся пересидеть, – тихо произнёс черноусый сержант.
Постепенно пальба затихла; всё реже вспыхивали ракеты. Новая спасательная группа изготовилась к вылазке, когда послышались странные звуки, будто волоком тащили нелёгкий груз.
– Сапёр!
Сапёр всё ближе подтаскивал грузное тело капитана Чемериса, уцепившись за ворот его телогрейки. Солдаты бросились на подмогу. Чемериса уложили на дне окопа.
– «Сюрприз», – прошептал кто-то.
Все тотчас взглянули на ноги капитана. Правая вместе с сапогом была срезана у щиколотки противопехотной миной с праздничным названием: «Сюрприз».
Чемерис, не открывая глаз, сдавленным голосом позвал:
– Сапёр!
