Серхио издает тихий смешок:
– Думаю, нет… А тебе бы хотелось?
Я опускаю глаза:
– Вопрос на засыпку… Скажем так – я думаю, что всем от этого было бы легче.
Холодов радостно всплескивает руками:
– Оказывается, ты не так уж глуп! Это хорошо – это внушает мне некоторый оптимизм. Но что делать… Ты так думаешь, я так думаю, Грант так думает. Дракула так думает и прямо ей об этом сказал. Все так думают – кроме нее. Для нее это будет трагедией. И поэтому тебе лучше бы убедить ее, что ты не жаждешь становиться одним из нас – по крайней мере, пока не жаждешь. Это ее несколько… успокоит. Бог знает – возможно, когда-нибудь вы сможете вернуться к этой теме.
– То есть ты не будешь меня обращать? Ну, чтобы решить проблему раз и навсегда.
Серхио смотрит на меня задумчиво, а потом качает головой:
– Я бы мог, конечно. Но я себе не враг. За ЭТО она меня убьет даже вернее, чем если я тебя просто загрызу.
Он улыбается, чтобы смягчить эффект от последней фразы, но зубы его при этом так зловеще поблескивают, что у меня невольно пробегает по позвоночнику холодок. И я спрашиваю его о том, что занимает меня уже давно:
– А тебе-то зачем нас мирить? Мне казалось, ты сам ее… любишь.
Серхио немедленно становится серьезен – он смотрит на меня долго и пристально, словно ищет слова, которые помогли бы мне, тупому смертному, понять все как следует. А потом говорит вдумчиво, постукивая пальцем по конверту с моим паспортом:
– Да, я люблю ее. И она любит меня. И да – когда-то, сто лет назад – и я имею в виду буквальную цифру, – у нас случился роман. Но тебе нет нужды ревновать. Это было не то, что она испытывает к тебе. Это было… удобно. Это дарило нам тепло. Укрепляло чувство… родства, которое мы питаем друг к другу. Было время, когда мы могли вернуться к этому – иногда мы возвращались. Но потом появился ты. И ты ее изменил. – Серхио отводит на секунду глаза, и, когда он снова смотрит на меня, мне чудится в его взгляде горечь. – Я гораздо сильнее тебя физически. Но я не могу победить тебя – не могу занять твое место в ее сердце. Ты – то, что она хочет. И именно потому, что я люблю ее – как брат или чуть больше, – я и должен помочь вам, если это возможно. – Он встает, аккуратно ставит на место свой стул и направляется к двери. Аудиенция окончена – испанский гранд меня покидает. Я ошарашенно смотрю ему вслед, и он, чувствуя мой взгляд, оборачивается. Серхио улыбается – но глаза его все еще серьезны. – Пожалуйста, имей в виду: если бы я действительно хотел получить ее, ты был бы уже мертв, а я был бы рядом с ней – утешал в потере. И утешил бы. Она никогда не узнала бы, кто тебя сожрал, – поверь, у меня достаточно опыта в таких делах. Был момент – когда она только-только заметила тебя и так глупо увлеклась, – я подумывал об этом. Но теперь – нет. Теперь я видел, как мы можем любить, – Марина мне показала. Я позавидовал ей. И я завидую тебе – разве это не смешно? – Он делает паузу, и опять отводит глаза, и говорит так тихо, что я едва его слышу: – У меня была в жизни любовь, смертный, – хотя тогда я и не сознавал, насколько она сильна: такое и с вампирами бывает, огромность любви не значит, что ты не можешь запутаться. Я потерял эту любовь. Я думал, что меня утешат… полумеры. Но теперь, увидев вас с Мариной, я понял, что просто еще не нашел свое утешение. – Он выходит за дверь, махнув мне на прощание рукой – не оборачиваясь. И его последнюю фразу я слышу уже из коридора: – Но это ничего. У меня впереди целая вечность.
Я сижу один в пустом офисе. Над моей головой потрескивает люминесцентная лампочка. На полу высыхает кофейная лужа. Я верчу в руках конверт с документами, которые мне принес Серхио, и думаю о целом ряде невероятных вещей кряду. Я думаю о том, что вампир только что признался, что хотел меня убить. Потом, что он завидует мне – мне! – и хочет, чтобы я был счастлив, поскольку это порадует его сестру… Мне стоило бы испугаться. Или возгордиться? Или чувствовать себя оплеванным – униженным его подачками, его снисходительным отношением к моим человеческим трудностям.
Но я чувствую только… благодарность. Он рассказал мне, что на самом деле чувствуют такие, как он. Рассказал, что творится в голове у Марины.
Он подарил мне надежду.
Я надеюсь, что он прав. Надеюсь – верить ему на слово я не могу. Потому что как можно говорить вещи вроде «люди любят так, а вампиры – эдак»? Разве тут есть общие правила? Все люди разные, и все вампиры – тоже. Все любят по-разному. Но я все-таки надеюсь, что он прав – в том, что рассказал мне о Марине. Надеюсь, что она примет меня. Надеюсь, что моя жизнь еще может продолжиться – и что еще не все для меня кончено… Надеюсь, что я еще смогу быть рядом с ней.
Конечно, я ему по гроб жизни буду благодарен.
Но, честное слово, – сделать себе визу и купить билет на самолет я мог бы и сам!
Глава 30
У каждого из нас есть в мире места, где нам особенно хорошо. Места, где хочется верить в лучшее, где проблемы отступают и где можно остановиться и подумать, посидеть и поплакать, и понять, в конце концов, что у высшего разума есть какой-то план по твоему поводу и бесполезно с ним спорить – все будет как будет. В обычной обстановке такое решение может привести в отчаяние. В «особенном месте» оно приносит в твое сердце… мир. Ну если не мир – то хотя бы спокойную покорность.
Для меня такое место – Кенсингтонский сад. Я люблю этот зеленый остров, раскинувшийся посреди Лондона. Люблю его плоские газоны, на которых вечно сидят или лежат люди – выскочившие на обед офисные работники, у каждого – пакетик с треугольным сэндвичем; влюбленные парочки, которым нравится лежать вдвоем на траве и смотреть в небо; подружки, обсуждающие что-то тривиальное – и тем не менее крайне для них важное. Люблю крошечный «ботанический» отдел, где между плотными стенами экзотических кустарников всегда лежит тень и всегда, в любое время года, что-то цветет. Люблю Круглый пруд, он правда круглый, потому так и называется. На его берегу всегда, равно в дождливую и солнечную пору, стоят раскладные стулья и бегают дети с пакетами хлебных крошек – для уток, которые живут на пруду. Даже дурацкий помпезный бело-золотой памятник принцу Альберту, безвременно почившему супругу королевы Виктории, люблю, хотя принято считать, что он уродлив неимоверно. Люблю длинные аллеи, которые почти всегда пустынны – разве что проедет одинокий велосипедист или проковыляет усталый бегун в потной майке, с неизменным плеером в ушах. Ну и конечно, тут множество собачников – удивительно, до какой степени лондонцы помешаны на собаках, хотя жить с ними в большом городе не очень удобно. Собаки обходят меня стороной, но издалека на них посмотреть приятно. Домашние собаки – не бродячие, домашних мне никогда бы не пришло в голову уничтожать. Да и Лондон не Москва – здесь приходится куда чаще пить кровь из холодильника.
В Кенсингтонском саду я всегда собираю каштаны. У меня постоянно набиты ими карманы – помню, один раз я страшно удивила этим девушку-таможенницу в аэропорту Хитроу. Мне нравится откидывать с дорожки носком туфли кусочки лопнувшей пополам зеленой игольчатой кожуры с порыжевшей «изнанкой». Нравится прослеживать пальцем неровности гладкого, шелковистого шарика и рассматривать муаровые разводы и оттенки коричневого, в который окрашена шкурка. Удивительно, насколько все каштаны разные и как все они красивы – на мой вкус, они куда интереснее, чем морская галька. Я часто хожу, держа руки в карманах и сжимая в кулаке одно из своих сокровищ. Обидно, что прикосновение моих рук не может нагреть каштан, – я еще помню, как это бывало, в нашей подмосковной усадьбе тоже росли каштаны, и мы собирали их с детьми. И очень жалко, что рано или поздно они высыхают – тонкая шкурка натягивается и утрачивает свой блеск, под ней проступают все бугры скрытого внутри ореха, который чем-то напоминает мне человеческий мозг, и каштан становится жалким, печальным. Он словно умирает… Конечно, он все равно давно уже мертв – он всего лишь семечко, которое нужно бы закопать в землю, и тогда его существование будет осмысленно: оно выполнит свое предназначение. Но мне жалко предавать каштаны земле – мне хочется любоваться ими. В мире должны быть не только полезные, но и просто красивые, бессмысленные вещи. И я не выбрасываю каштаны, даже когда они засохнут, – я держу их дома, в больших стеклянных вазах и чашах, расставленных по разным комнатам. Другие хранят таким образом цветочные бутоны. А я – каштаны.
Я сижу на своей любимой скамейке в Кенсингтонском саду, чуть левее монумента принцу Альберту. За моей спиной стена деревьев, отделяющая меня от забитой машинами улицы, передо мной гравийная дорожка и широкий зеленый газон, простирающийся в сторону Круглого пруда. Я просто сижу тут, неподвижно, и смотрю на пустынный, серый от тумана парк перед собой. День удивительно сырой, даже для
